– Значит, я арестована?

– Пока нет, – успокоил меня Хорхе...

Я снова почувствовала ужасную апатию. Интенсивность происходившего со мной в последние дни достигла, по видимому, критической отметки. Очень захотелось домой, на Родину, которую в этот момент я даже готова была называть с большой буквы.

– А нельзя прямо сейчас связаться с посольством?

Хорхе перевел.

Геретс задумался на секунду, потом что то крикнул.

За моей спиной кто то завозился, последовало несколько пулеметных очередей по испански.

Комиссар кивнул.

Через четверть часа в номер ввалилось еще человек десять. Это уже были не полицейские, а дипломаты – аргентинские и советские. Они не трещали, не бегали, а сдержанно кивнули комиссару, отвели его в сторону, о чем то переговорили, после чего высокий блондин в строгом черном костюме подошел ко мне и представился:

– Добровольский Александр Николаевич, первый секретарь посольства СССР в Аргентине. Все формальности мы уладили, Валентина Васильевна. Единственное условие властей заключается в

том, что вы не должны покидать страну, пока не будет завершено предварительное следствие...

– А если оно не завершится и через два года, что тогда?

– Нe думаю, – сдержанно улыбнулся Добровольский. – Как правило, это вопрос трех четырех дней, не больше.

– И все это время я должна сидеть в гостинице, под охраной полиции?

– Ни в коем случае! – Добровольский снисходительно оглянулся на комиссара. – Вы абсолютно свободны в передвижениях и встречах и можете уйти хоть сейчас. Я провожу вас...

Добровольский что то сказал по испански, кто то из свиты кивнул. Я поднялась и направилась к выходу из злосчастного номера. Теперь я точно знала, что всю оставшуюся жизнь буду ненавидеть роскошь в любых ее проявлениях.

Добровольский проводил меня до лифта и даже нажал кнопку вызова.

– Спасибо вам большое, Александр Николаевич, – я действительно была благодарна этому человеку, выведшему меня из под атак напористого комиссара Герегса и несчастного Хорхе. – Честно говоря, ситуация довольно глупая, но очень неприятная. Вы же знаете, как это тяжело – доказывать посторонним, что ты не верблюд?

– Бывает, Валентина Васильевна! – покровительственно улыбнулся дипломат. – За рубежом такого насмотришься, что, право же, ваш случай – это пустяк, мелочи жизни. Все образуется, не волнуйтесь...

Лифт мелодично тренькнул, створки кабины мягко разъехались.

– До свидания, Александр Николаевич. И еще раз большое спасибо за ваши хлопоты!

– Не за что... – Добровольский заученным жестом несостоявшегося члена Политбюро приветственно поднял руку и добавил: – И не забудьте, Валентина Васильевна, что на восемь у вас назначена встреча в баре...

23

Буэнос Айрес. Бзр гостиницы «Ллзза»

3 декабря 1977 года

Как я вышла из лифта, добралась до своего номера, открыла дверь, сбросила с себя все, наполнила ванну горячей водой и погрузилась в нее до подбородка – я не помнила. И сколько в ней просидела – тоже. Моя голова, привыкшая к стандартным советским нагрузкам, когда четверть усилий уходила на выполнение профессиональных обязанностей, а оставшиеся три четверти расходовались на бесконечное лавирование среди бытовых и финансовых рифов, оказалась совершенно не приспособленной к той фантастической ситуации, в которой я очутилась. Я все меньше понимала суть происходящего. Инстинкт самосохранения, самый древний и, наверно, самый стойкий в любом человеке, подсказывал, что вокруг меня сжимается кольцо, что я, по сути, обречена на что то ужасное, противоестественное, чего не в состоянии осмыслить и тем более предотвратить.