– Ой! – совсем по русски вякнул администратор и уронил трубку.

Я не спеша спустилась в холл, бухнулась в кресло и настроилась на ожидание. Впрочем, ждать, по всей вероятности, оставалось недолго. Потрясающая закономерность: когда речь заходит о трупах, которые никуда уже не убегут и будут вести себя терпеливо и мирно, органы правопорядка почему то мчатся к ним как угорелые...

Позднее, вспоминая эти минуты, я пришла к выводу, что вела себя глупо. Наверное, мне не стоило оставаться там, даже несмотря на отпечатки пальцев. Я просто забыла (а применительно к покойному толком и не чувствовала), что я женщина и что один этот факт на все сто процентов оправдывал видимые и невидимые следы моего неоднократного пребывания в холле, спальне и ванной Гескина.

Счет времени я, естественно, потеряла. Но не настолько, чтобы не оценить оперативность аргентинской полиции. Едва только я устроилась в кресле – этакая шалунья резвушка, опрокинувшая чернильницу на столе директора школы и теперь ожидающая, что ее поставят в угол, – как они ворвались в номер – человек восемь темноволосых, шумных и очень подвижных людей разного возраста, разбежавшихся по осиротевшим апартаментам вроде капелек ртути из разбитого термометра. При этом они галдели, как потревоженная выстрелом стая голодных ворон.

Я вдруг совершенно не к месту подумала, что аргентинцы никогда бы не вписались в советский быт, поскольку генетически не способны на такой важный для моей великой державы ритуал социально политической жизни, как минута молчания. По моему, они и секунду помолчать не смогли бы.

Впрочем, один из них, совсем уж невеликого роста мужчина средних лет в грязно белом плаще, с зачесанными назад темными с проседыо волосами, блестевшими от бриолина в лучах заходящего солнца, молчал и даже не жестикулировал. Как идол, ои стоял напротив меня, засунув руки в косые карманы плаща, уверенно расставив коротенькие ножки, обутые в желтые туфли на литой подошве, и перекатывая из угла в угол рта огрызок коричневой сигары.

– Насколько я понимаю, к портье звонили вы, сеньора? – спросил ои наконец хриплым прокуренным голосом.

– Си, – ответила я, исчерпав ровно половину своего испанского, и добавила по французски: – Я не говорю по испански. Если можно, пригласите переводчика...

– Хорхе! – крикнул коротконогий куда то вверх, словно неведомый Хорхе раскачивался под люстрой. – Спустись...

Если бы не классический романский тип коротышки, можно было с уверенностью говорить о его англо саксонском происхождении, ибо долгие две минуты, пока Хорхе выполнял приказ (теперь я уже не сомневалась, что мужчина в плаще – вожак этой стаи), он молчал, экспериментируя с огрызком сигары и не сводя с меня пронизывающего взгляда.

Откуда то сбоку появился Хорхе – приятной наружности молодой человек в черном костюме, в черной рубашке, повязанной почему то тоже черным галстуком, и, встав между мной и коротышкой, принял позу официанта, готового исполнить любой заказ капризного посетителя.

– Спроси ее, это она звонила? – процедил сквозь сигару человек в плаще.

– Комиссар Геретс спрашивает, – обратился ко мне на хорошем русском с испанской шепелявостью Хорхе, – это вы сообщили о случившемся?

– Да.

– Как вы попали в номер к барону Гескину?

– Он пригласил меня.

– Зачем?

– Мы были друзьями...

– Близкими? (Хорхе перевел «ближними».)

– Обычными.

– Объясните, что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что барон не был моим любовником.

– Как давно вы его знаете?

– Несколько дней...

– И уже друзья?

– Разве чтобы позвонить в полицию, когда видишь мертвого, и не вызвать при этом подозрений, необходимо быть его врагом?

Хорхе запнулся.