– Нет.

– Это очень важно, Валя.

– Нет.

– Я понимаю, что то происходит. Но ведь это так же важно и для меня.

– Барон, у меня очень болит голова...

– Валя, перспектива того, что болеть будет нечему, представляется мне более серьезной и опасной.

– Вы мне угрожаете?

– И себе заодно.

– Вы не были искренни со мной, господин Гескин. Вы так и остались чужим человеком с непонятным прошлым и неясными планами. Я хотела бы поверить вам. Но не могу. Я понимаю, вернее, чувствую, что и вы испытываете примерно то же. Но, видимо, есть что то такое, что мешает вам помочь мне и себе заодно. А в повторное раскаяние я не верю. Так что извините...

– Валя, не кладите трубку! Что за человек разговаривал с вами сегодня в фойе?

– Вы хотите сказать, что не знаете его?

– Клянусь Богом!

– Старый знакомец, барон. Австриец, журналист. Когда то мы вместе работали на кинофестивале в Москве...

– Видимо, это была плодотворная работа...

– Возможно. Впрочем, это было давно... У вас нет больше вопросов? Я действительно устала и хочу отдохнуть.

– Валя, мне кажется, вы делаете большую ошибку, игнорируя меня как друга. Я не могу вам всего сказать...

– Вот вот! Вы ни че го не можете мне сказать, барон. Вы – человек из другой жизни. Увы!

– Да погодите же, черт возьми! – баритон Гескина снова сорвался: – Вы не должны делать то, что должны.

– Барон, может, перейдем на русский? Я что то не совсем поняла...

– Скажите, Валя, те бумаги, которые... Ну вы понимаете, что я имею в виду... Так вот, те бумаги с вами?

– Ну со мной.

– Дело в том, что вы... А, черт, это не телефонный разговор, Валя, поймите!

– Хорошо. Поговорим вечером. Я хочу спать, господин Гескин. Честное комсомольское!

– В шесть вас устроит?

– Давайте в шесть.

– Я буду ждать вас у себя в номере. Договорились? И, Бога ради, отбросьте подозрения! Кроме меня, вам никто не поможет.

– Скажите, барон, вы узнали что то новое за те несколько часов, что мы с вами сидели в зале?

– Мне показалось...

– Что?

– Неважно, Валя. Сейчас это уже не имеет значения. Просто, когда вы разговаривали с тем молодым человеком, немцем...

– Австрийцем, – поправила я.

– Австрийцем, – покорно согласился барон. – Так вот, когда вы разговаривали с ним, у меня мелькнула одна мысль...

  И?..

– Я жду вас в шесть, Валя. У нас осталось совсем немного времени.

И Гескин положил трубку.

Я тоже положила трубку и вдруг почувствовала какое то облегчение. Словно палач, методично сжимавший вокруг моей головы стальной обруч, вспомнил про обеденный перерыв или любимую девушку и слегка ослабил нажим. Момент был слишком благоприятный, чтобы не воспользоваться им.

Через минуту я уже спала.

Мне снилась редакция, темный коридор, в одном торце которого располагалась дверь в мой отдел, а в другом – чулан с подшивками, какими то банками, вениками, тряпками и прочим хозяйственным инвентарем. Чуланчик был примечателен тем, что имел внутреннюю задвижку и мог быть использован в качестве места для конфиденциального разговора. Мне снилось, что я вышла в коридор и направилась в этот чуланчик. Я шла и думала, что сегодня мне очень нужно попасть туда, что это чрезвычайно важно для меня. Я шла, чтобы встретиться там с моим интимным другом редактором. Причем все выглядело достаточно убедительно и логично: в служебном кабинете поговорить толком нам бы все равно не удалось, а в моей квартире поселилась мама. Разговор был очень важный, и я торопилась, чтобы не опоздать.