Андропов передал шифрограмму, в которой сообщает, что намерен на мне жениться. Я угадала?

– На ваше счастье, – словно не заметив мою хамскую остроту, продолжал Габен, – даже засветившись в Буэнос Айресе, вы остались в рамках легенды...

– Вы можете повторить то же самое, но уже по русски?

– Пожалуйста. Через сорок восемь часов вы вернетесь в Буэнос Айрес.

– На муле?

– Я вызову такси.

– Надеюсь, вы шутите, Габен, – дрожащим голосом сказала я, поскольку ничуть не сомневалась в обратном.

– Считайте как вам приятнее, – любезно согласился он. – Только учтите: за эти двое суток вам предстоит запомнить и даже вызубрить столько, что, право, нет смысла продолжать болтовню на отвлеченные темы. – Габен взглянул на часы: – Если вы сыты – за работу, Марта!

– Как? Как вы меня назвали?

– А чем Марта хуже Габена? И потом, само словосочетание «Валентина Васильевна Мальцева» слишком длинно и как то несуразно для наших суровых мужских дел. Оставьте прежнее имя для кабинета вашего редактора. А до этого кабинета – если, конечно, вам посчастливится когда нибудь туда вернуться, – еще ох как далеко...

32

Чили. Лес

6 декабря 1977 года

– Тебя будут допрашивать только американцы, учти это. Не аргентинцы, а американцы из ЦРУ. Каким бы простачком ни казался тебе собеседник, как бы мило он ни выглядел и на каком бы прекрасном русском или французском с тобой ни говорил, знай: это человек ЦРУ. Он может представиться следователем местной полиции. Тем лучше, поскольку это работает на твою версию: советская журналистка не имеет никакого желания входить в контакт с иностранной разведкой – уже обожглась разок. Ей нужна только полиция и посол СССР в Аргентине. Точка.

– Габен, но может ведь случиться, что они поверят мне, клюнут на мои байки, вызовут посла и отпустят домой?

– Марта, у нас не оперируют понятием «может быть». Они четко знают, кто ты. Они знают о тебе почти все. Ты уже сидишь в компьютерах Лэнгли со всеми потрохами – от справки о здоровье для поступления в детский сад до записи твоего телефонного разговора на идиш с тем полицейским...

– А допрос на вилле?

– Они знают о нем от Геретса и Хорхе. А пленку Мишин унес с собой, и она уже здесь... – Габен сделал неопределенный жест в сторону кухни. – По законам нашей с тобой страны, Марта, эта беседа с твоими излияниями квалифицируется уголовным кодексом как измена Родине при отягчающих обстоятельствах, из чего вытекают как минимум пятнадцать лет строгой изоляции...

– Не трагь свое драгоценное время: Витяня мне это уже довольно внятно объяснил.

– Я только напоминаю, Марта, что эта пленка есть. Возвращаясь к нашим проблемам, хочу, чтобы ты зарубила на носу: никуда они тебя не выпустят, пока не завербуют. Никуда, понимаешь?!

И не тешь себя иллюзиями, иначе погубишь себя, погубишь свою мать, погубишь дело, погубишь все. Если же не будешь уклоняться от нашего сценария, все произойдет именно так, как хочешь ты. То есть будет Москва, будет твоя любимая работа и ненаглядная мама. И даже твой комсомольский кобелек, если, конечно, он еще вызывает в тебе какие то эмоции. Самое страшное, что может с тобой случиться, – это утрата самоконтроля и чувства реальности. Я не могу объяснить тебе всех нюансов, но поверь: есть следователи, которые «раскручивают» опытнейших агентов. А ты новичок, дилетантка. И в этом твоя сила.

– Габен, что у тебя с логикой? Если они, как ты выражаешься, «раскручивают» опытных агентов, то со мной у них вообще не будет проблем! Я же ничего не петрю в этих делах.