Страшный сон.

Мимо плывут деревья, по случаю осени, зловеще раскинувшие свои безлистые сучья, так похожие на тянущиеся к нему костистые пальцы. Коля вздрогнул, теперь не от холода — от страха.

Он повернул голову и сказал.

— Дедушка Мороз, а мы… — Коля осёкся на полуслове — не было дедушки. На его месте сидел кто-то другой. Огромный, сгорбленный, он наклонился и его ярко-голубые глаза, обращены теперь вперёд. Глубоко утопленные, злые глаза, на голове, очень туго обтянутой серой кожей.

— Дедушкаааа… — Сказал Коля, не сдерживая слёз.

Сани вдруг остановились. Идущие впереди люди больше не тянут их и чёрные металлические сани, с деревянными сидениями, замерли, утопая полозьями в густом ковре из опавшей листвы.

Один из мужчин, что тащил упряжь, медленно повернул голову и посмотрел прямо на него.

— Ааа!!! — Закричал Коленька и попытался убежать.

Лицо мужчины — серое, покрытое струпьями источавшими гной, лицо на коем остался всего один глаз, да и тот болтался у безгубого рта, на тонкой, серой жиле, по которой ползали белесые черви.

Убежать он не смог — худая ладонь легла на его плечо, и сжались тонкие пальцы, увенчанные короткими чёрными когтями. Хрустнуло что-то в плече, и Коленька застонал от боли, в глазах запрыгали красные огоньки. Он бросил один взгляд на плечо и увидел на своей пижаме кровавые пятна — серые пальцы старика, ушли глубоко в его плоть.

— Коленька, ты разве не рад? — Прохрипел старик, повернув к нему голову. — Дедушка Мороз взял тебя с собой покататься. А ты кричишь. Какой плохой мальчик! Знаешь, что бывает с плохими мальчиками? — Коленька не отметил на вопрос — он сейчас громко кричал от охвативших его ужаса и боли. Старик хрипло рассмеялся. — Они становятся моими подарками. Подарками мне!

На худом страшном лице, в стороны раздвинулись тонкие серые губы и жёлтые зубы старика, начали расти, с громким противным хрустом превращаясь в длинные клыки.

Где-то далеко каркнул ворон, и снова стало тихо. Лишь тут, под группой берёзок, где средь осенней листвы, остановились чёрные металлические сани, слышен жадный сочный хруст…

Старик в рваной и грязной шубе серо-чёрного цвета, сидел на скамье в санях, ковыряя в зубах когтем указательного пальца правой руки. Иногда он причмокивал. Наконец, вздохнул.

— Ещё хочу. Вкусный попался, ага. Да худущий ведь, как палка. — Старик скосил взгляд на кровавое пятно расположившееся слева от него. Почерневшие от времени и крови, доски на санях, вновь покрыты кровью. На них виднеются обрывки какой-то одежды, кусочки разгрызенных костей и изорванная горка кишок — дедушка кишки не любил. Так, погрызть чуть-чуть, но без фанатизма.

Один из недавних лосей, водянистыми пустыми глазами смотрел на него уже не первую минуту, чёрный рот открыт, вонючая гнойная слюна стекает на голую истерзанную грудь.

Дедушка был добрым. Он не любил, когда его лошадки страдали от голода.

— На. — Сказал дедушка, бросив мертвецу обгрызенную кость, подковообразной формы, с ещё торчавшими из неё, редкими, белыми зубами. Мертвец шустро подхватил подарок и поспешно запихнул его себе в рот, после чего начал размеренно двигать челюстями, с хрустом перемалывая пищу, в которой, в общем-то, и не нуждался. Старику просто нравилось думать, что они едят, что они признательны ему и помнят о таких вот моментах. — Эх, — вздохнул старик, — пятый уже, а голод терзает до сих пор.