И на вилле, в той самой комнате, выстланной татами, царило такое же напряжение – все были взволнованны, кроме Мацуко, которая спокойно восседала на своем месте с привычно каменным лицом и курила длинную японскую трубку; рядом с ней стоял поднос с табаком. О чем думала эта женщина? Конечно же, и она слышала, что настоящего Киё схватили вчера в горах Юкигами. После этого она не могла не знать – нет, даже раньше, а именно с того часа, когда были оглашены результаты сравнения отпечатков пальцев, – что тело, торчавшее вверх ногами из озерного льда, не было трупом ее сына. И все же ни в лице ее, ни в поведении ничто не переменилось. Под огнем ненавистных и подозрительных взглядов своих сестер она как будто сохраняла полное равнодушие, сидела до отвращения невозмутимая и дымила своей тонкой трубкой из бамбука. Даже кончики пальцев, рвавших листья табака, не дрожали.

Поодаль от Мацуко сидели четверо, жмущихся друг к другу, – Такэко, ее муж Тораноскэ и Умэко со своим мужем Кокити. В отличие от невозмутимой Мацуко, этих терзали подозрения, страх и тревога. Огромный двойной подбородок Такэко дрожал от снедавших ее чувств.

Дальше, чуть в стороне, в одиночестве сидела Тамаё, просто сидела и ждала. Красивая, как всегда, она все‑таки не была собой: в ее блуждающем взгляде читалась горестная мука. Тамаё, при любых обстоятельствах сохранявшая благопристойность, приличие и изящество, сегодня, похоже, не владела собой. Сильнейшее чувство собственного достоинства, которое всегда поддерживало ее, словно сломилось, и крупная дрожь то и дело пробегала по ее телу.

Неподалеку от Тамаё сидела наставница Кокин Миякава с кото в руках. Очевидно, она не понимала, зачем ее пригласили сюда. Ей было очень неуютно в присутствии трех ужасных единокровных сестер.

Дальше расположились Киндаити и Фурудатэ, поверенный семьи Инугами. Фурудатэ совершенно не владел собой, постоянно покашливал, тер лоб, качал ногой. Даже Киндаити как будто был взволнован – чесал макушку, оглядывая присутствующих.

Ровно в два часа дня раздался звонок в дверь. Все напряглись, со стороны веранды послышались шаги, приблизились, и появился инспектор Татибана, а вслед за ним полицейский, ведший за руки спотыкающегося Киё Инугами – его правая рука под наручником была бережно перевязана белым бинтом. На пороге раздвижной двери Киё остановился и настороженно оглядел собравшихся, однако, дойдя до Мацуко, он быстро отвел глаза. Зато взгляд его остановился, встретившись со взглядом Тамаё, и на некоторое время оба замерли в полной неподвижности, точно живые картины. Киё издал какой‑то грудной мучительный звук и отвернулся. Тамаё осела, опустив голову, словно избавилась от чар.

А Киндаити тем временем не спускал глаз с Мацуко. Появление сына подействовало даже на нее: щеки мгновенно вспыхнули, трубка в руке дрогнула. Но она тут же оправилась, придав лицу обычное брюзгливо‑злобное выражение, и невозмутимо задымила трубкой. Киндаити подивился силе ее воли.

– Проведите его сюда, – приказал инспектор Татибана.

Один из детективов подтолкнул в плечо скованного Киё. Тот нетвердым шагом вошел в комнату и уселся напротив Киндаити, там, куда ему указал Татибана. Два детектива сели позади него, чтобы, если потребуется, придержать его. Инспектор сел рядом с Киндаити.

– Итак? – после короткой паузы спросил Киндаити. – Что вам удалось узнать?

Поджав губы и нахмурившись, инспектор Татибана вынул из кармана смятый коричневый конверт.

– Прочтите это, – сказал он.

Киндаити взял конверт. На лицевой стороне конверта авторучкой с толстым пером было начертано скорописью: «Признание», а на тыльной – «Киё Инугами». Внутри лежал лист дешевой почтовой бумаги, а на ней тем же почерком, что и на конверте, написано:

Я, Киё Инугами, совершил все преступления, которые произошли в клане Инугами.