|
Догнав мисс Фолкнер, он сошел с коня и, держа поводья в руке, зашагал рядом с ней. Сперва она слегка покраснела и отвернулась, затем взглянула на него с деланным удивлением. – Боюсь, – сказал он мягко, – что я сам нарушаю собственный приказ и навязываюсь вам в собеседники. Но я хотел спросить, не могу ли я помочь вам перед отъездом. Он говорил вполне искренне, тронутый ее нескрываемой озабоченностью; беспощадно оценивая людей, Кларенс умел сочувствовать женским страданиям – черта сама по себе скорее женская. – Другими словами, вам хочется поскорее от меня избавиться, – коротко отвечала она, не поднимая глаз. – Нет, просто я хочу уладить неприятное для вас дело, за которое вы так самоотверженно взялись. Несколько слов сдержанного человека иногда оказываются для женщины привлекательнее самого вдохновенного красноречия. Быть может, на нее подействовало и меланхолическое изящество этого насмешливого офицера. Она подняла глаза и с живостью спросила: – Вы действительно так думаете? Но он встретил ее пытливый взгляд с некоторым удивлением. – Разумеется, – ответил он более сдержанно. – Могу себе представить ваши чувства при виде дома вашего дядюшки, занятого вашими врагами, и сознание, что ваше пребывание под семейным кровом терпят скрепя сердце. Трудно поверить, что вам это приятно, что вы взялись за такое дело только ради себя одной. – А что, если я приехала сюда, – сказала она злорадно, поворачиваясь к нему, – для того, чтобы разжечь в себе чувство мести, которое даст мне силу воодушевить своих соратников и побудить их обрушить войну на ваши дома, чтобы вы, северяне, хлебнули горя, как и мы? – И это я мог бы легко понять, – заметил он равнодушно, – хоть я и не считаю месть таким уж удовольствием, даже для женщины. – Женщины! – повторила она в негодовании. – Да разве в такой войне есть различие между мужчинами и женщинами! – Вы сомнете цветок, – сказал он невозмутимо. – Он очень изящен, и притом из здешних мест – не вторгшийся пришелец, даже не переселенец. Можно на него взглянуть? Она постояла в нерешительности, сделала было попытку отвернуться, и рука у нее задрожала. Потом вдруг засмеялась истерическим смехом, сказала: «Что ж, возьмите!» – и сунула цветок ему в руку. Это был действительно красивый цветок, напоминающий по виду лилию, с чашечкой в виде колокольчика, с длинными тычинками, покрытыми тончайшей красной пыльцой. Но едва Брант поднес его к лицу, чтобы понюхать, она слегка вскрикнула и вырвала цветок. – Ну вот, – сказала она все с тем же нервным смешком, – так я и знала! Надо было вас предупредить. Эта пыльца очень легко сходит с цветка и пачкает. Вот у вас уже немножко пристало к щеке. Смотрите! – продолжала она, вынимая из кармана платок и вытирая ему щеку. На тонком батисте виднелась кроваво красная полоска. – Он растет на болоте, – продолжала она тем же взволнованным тоном, – мы называем его драконьи зубы, как те, помните, которые посеяли в старой легенде. В детстве мы находили эти цветы и красили себе лицо и губы. Мы называли их румяна. Я его только что нашла, и мне захотелось снова попробовать. Мне так живо вспомнились детские годы! Следя не столько за ее словами, сколько за странным выражением ее лица, Брант готов был подумать, что она действительно поддалась искушению, до того красны были ее щеки. Но под его холодным, испытующим взглядом ее лицо заметно побледнело. – Должно быть, вы тоскуете по старым временам, – заметил он сдержанно. – Боюсь, что от них мало что уцелело, кроме этих цветов. |
