– Бог ты мой! – взмолился Ал. – С чего вдруг мы так переполошились от эффекта искривления световых волн?

– Да?.. Ты думаешь?.. – всхлипнула Катя, подбежала к Алу и прижалась лицом к его плечу.

– Проверим, – сказал Рене. – Дайте мне твердый предмет! – Никто не откликнулся, и тогда Катя протянула ему ножны своего кинжальчика. – Ал, придерживай меня за ноги. Поползу вперед. Да помогите же мне!

Ал отстранился от Кати и подошел к Рене. Дон повернулся вслед за ним, словно в полузабытье.

Рене приблизился к кромке диска метров на десять и лег на живот. Ал тоже лег, крепко ухватив ноги приятеля повыше щиколоток. Они медленно поползли вперед. Рене то и дело вытягивал руку и постукивал по поверхности ножнами. Они приближались к кромке черепашьим темпом… Каждый удар ножен звучал ровно и глухо – под ними была твердая, как камень, масса…

Когда Катя испустила вопль, все замерли… Потом оглянулись… Услышали вой – так могли бы выть стрелы, – увидели потянувшиеся в небо черные колонны дыма, словно выраставшие из почвы планеты. Колонны росли, росли, пока кто‑то неведомый не обрубал в высоте их острейшим лезвием… Что‑то огнедышащее… Огромная раскаленная капля поднялась откуда‑то, где раньше были самые большие строения, потянулась ввысь все быстрее и быстрее и… исчезла в небесной лазури. Появилась еще одна черная колонна из дыма. Со стороны могло показаться, будто сам диск подвешен на двух черных шнурах к небу.

– Дальше, – процедил Рене сквозь зубы и пополз. Ал – за ним.

И снова Рене замер.

– Видишь? – спросил он.

Ал приподнялся на локтях, перегнулся через туловище друга.

– Кромка… движется, – произнес он.

Кромка – оторочка диска – была не ровной, неподвижной, она колебалась. Двадцать сантиметров прирастали, а рядом двадцать отваливались – постоянно, волнообразно.

– Вот еще одно подтверждение, что все это… что‑то вроде стереофильма, – сказал Ал.

Рене прополз еще немного вперед.

– Давай! – воскликнул он, нетерпеливо задвигав ногами, которые крепко держал Ал.

Пульсация кромки стала неравномерной, беспокойной, волны то забегали глубже, то отбегали подальше назад, и вдруг кромка побежала прямо на них и… исчезла под их телами…

Диск остался позади. Он оказался толщиной с бумажный лист. Перед ними, позади и под ними – повсюду было небо. И они парили в этом небе, нет, они не парили – они лежали. Они лежали на плотной почве, и удары Рене по ней глухо отдавались. Ал отпустил Рене. Он тоже касался руками почвы, ощупывал ее, поглаживал эту невидимую твердь. И пусть это был кем угодно придуманный оптический трюк – контраст между тем, что он был способен увидеть, и его ощущениями был поразительным, чудовищным. Чтобы не сойти с ума, они даже закрыли глаза.

Услышали, как их зовут Дон и Катя.

Не открывая глаз, они поползли на звук голосов, все быстрее, торопливее, со всей возможной в их положении скоростью…

Вдруг возгласы зазвучали иначе, совсем близко, их подняли живые, теплые руки, их тормошили, но они не осмеливались открыть глаза.

– Все прошло, слышите! Все прошло!

Ал ощутил, как к его лицу прижалось другое, мокрое от слез, и лишь тогда он поднял веки, готовый немедленно опустить их. Катя стояла рядом с ним на коленях и целовала его. Она плакала. Все стало, как прежде: и стена стояла на своем месте, и хитроумные городские строения с их потемневшими от времени и покрытыми мхом двускатными крышами, большими и маленькими башенками и арками.