Выражение лица у мары стало странным. То есть, еще более странным чем обычно.

— Электри… перуновым ударом Истинных Князей не делают. Им остановившееся сердце запускают, — подумал и уточнила. — Только если сразу после остановки. И если повезет.

— Перуновым ударом можно запустить сердце! — повторила восторженно слушающая эти откровения Даринка. И деловито уточнила. — И про блины кричать, да?

— Про какие бли… — начала мара и тут же выпалила. — Блин! В смысле, про блины — не обязательно! «Блин» — это… там, где я жила раньше, вроде ругательства. Приличного. Для девочек.

— У Мораны Темной ругаются блинами? — озадачилась Даринка. — Это потому, что на поминки блины пекут? Или блины пекут, потому что ими ругаются?

— Блин, — прилично выругалась мара и с места взмыла в воздух.

Йоэль больше не спорил и молча полез в автоматон. Только выражение лица у него было ошеломленное: то ли все еще пытался понять, что происходит, то ли попросту удар головой об булыжники сказывался.

— Йоська! — негромко и неуверенно окликнули вслед, — ты куда поехал? А пауков загонять кто будет?

— Вот вы и будете, — мрачно буркнул Йоэль, пытаясь вместе с Даринкой умоститься на заднем сидении — тощий и острый локоть младшей барышни Шабельской упирался ему в живот.

— И лучше им это сделать. Если по возвращении наш Истинный Князь Мораныч не получит свой вожделенный паучий шелк… — передергивая рычагами, пробормотал Ингвар.

— Убьет? — затаила дыхание Даринка — появление совсем близко — считай, по соседству! — легендарного Истинного Князя повергало ее в состояние восторженного ужаса.

— Скорее заставит самих шелк ткать. Вместо пауков, — глубокомысленно заметил Ингвар, выказывая тем самым изрядное знакомство с характером и привычками первого за полтысячи лет Истинного Князя.

Автоматон широкой рысцой шел по улицам. Следы погромов видны были везде: разбитые окна, выломанные двери, выброшенные из окон вещи и пятна крови на мостовой. От них Даринка старательно отворачивалась, хотя понимала, что себя не обманет, и перинный пух, вертящийся белым смерчем посреди улицы, еще не раз придет к ней в снах. В остальном же улица была совершенно, оглушающе пуста. Брошенные на улице узлы с награбленным добром указывали на поспешное бегство погромщиков. Издалека доносился уже знакомый клич: «Воооон!»

Автоматон перешел на размашистую рысь. Макушка Даринки въехала альву под челюсть, оба взвыли сквозь стиснутые зубы и промолчали. Паро-конь вылетел на незнакомую улицу, но Ингвар сразу понял, что это граница еврейского квартала: теперь ее легко было отличить по новеньким фонарям. Рядом, баюкая на руках топор, стоял Митя. Он запрокинул голову и не отрывал от фонаря глаз.

Фонарь… горел. Прозрачный огонь за стеклом почти таял в свете дня, но вокруг фейерверками разлетались искры, так что фонарь окружал неистово пылающий ореол, а из-под него короткими, судорожными рывками вырастала тень. Вот она была совсем коротенькой, вот дернулась и подросла немного, вот дернулась опять. Пара не успевших сбежать от Истинного Князя с топором погромщиков замерла, будто завороженные, и глядели в эту тень неподвижными, остановившимися глазами.

Ингвар сам не понял, как выскочил из седла:

— Это что такое?

— Полагаю, реальность, — не оборачиваясь, обронил Митя.

Голос его сперва прозвучал странно гулко, а потом увяз будто в тумане. Шею пощекотало что-то холодное, омерзительно влажное. С трудом оторвав глаза от корчащейся, как в припадке, тени, Ингвар обернулся.