— Николенька, наверное, думает, что в здешнем городишке может быть два Истинных Князя.

— Не называй меня Николенькой!

— Как скажешь, — князь Константин снова выглянул в окно — теперь они ехали по городским улицам. И князь мог поклясться, что еще недавно — два дня, самое большее, три! — на этих улицах бушевало сражение. Выщербленные выстрелами фасады. Перевернутая и разбитая паро-телега, которую попросту оттащили к стене, чтоб не перекрывала улицу, да так и оставили. Кучками собрана поломанная утварь, выбитые стекла в домах заложены подушками, а на мостовых кое-где осталась засохшая кровь. И фонари погнуты, будто их какой великан, вроде големов, узлом завязал!

— А тут-то что было?

— Третьего дня чуды из фонарей повылазили — жидов громить, — равнодушно откликнулся дед.

— Какие еще — чуды?

— Страшные: рука одна, нога тож одна, глаз горит, а сами дерутся чисто черти!

— Что они со здешними иудеями не поделили? — вмешался князь Сергей.

— Кто их знает: шо тех, шо энтих. Может, не понравилось, шо жиды Христа распяли? — хмыкнул дед.

— Мужик, Христос сам евреем был. И апостолы все, — вмешался молчавший до сей поры Алексис.

Мужик дернулся так, что чуть с козел не свалился — и замолчал, надолго. Мимо проплыла одна улица, вторая…

— Вон там Меркулов, глядите! — вдруг закричал Константин. — Заворачивай, мужик, приехали.

— Заверну, как не завернуть! — кучер натянул вожжи. — А вам, пане, я вот чего скажу, — он неодобрительно покосился на Алексиса. — Вы, по всему видать, большой пан, и человек ученый. А только чего мне нынче сказали, про то и батюшке на исповеди сознайтесь. Пусть он за слова безбожные епитимью-то наложит! Это ж надо такое сказануть: Христос со святыми апостолами — да вдруг жиды! И как у вас только язык повернулся?

Внутри кареты притихли все, даже Николя, пытаясь осмыслить состоявшийся разговор. Один только Константин нервно сжимал и разжимал кулаки, явственно думал о другом.

— Паааберегись, миряне! — зычно проорал кучер, разворачивая карету прямиком посреди улицы.

Карета почти вплотную встала рядом с небольшой группкой людей — там были двое городовых, Аркадий Меркулов, молодой мужчина с типичной для Симарглычей вытянутой, как у породистого гончака, физиономией, Митька, барышня какая-то в изящной шляпке и угольно-черном плаще до самых пят, еще двое юношей.

Константин чуть не выпал из окна кареты — Предки, один из них — настоящий альв! Только странно носатый. Но стоило ему рассмотреть, что лежало у их ног, и про альва он позабыл, выскочив из кареты так, что едва не прибил дверцей городового.

— Это что такое? — невежливо расталкивая собравшихся, выкрикнул он. Тут же спохватился. — Добрый-день-господа-приношу-извинения-князь-Константин-Белозерский-к-вашим-услугам-здравствуйте-Аркадий-Митя-поздравляю-тебя-и-всё-такое… Так откуда у вас вот это, скажите, наконец?

— В подвале нашли, ваше высокородие! — увидав подполковничьи погоны на мундире, отрапортовал городовой.

— Здравствуйте, Константин, душевно рад вас видеть, — улыбнулся отец.

— Я вас тоже, а вот это — нет! Настолько не рад, что кажется, утратил всякую вежливость, уж простите… — Константин присел на корточки рядом с лежащим на брусчатке телом. Тело было… жутким, потому что… половинчатым. Нога — левая, рука — правая, одно плечо, один глаз, выемка в боку. Эта самая половинка была несомненно и очевидно мертвой, с кровавой черной раной в имеющейся половине груди.