Морана-Темная подалась вперед и улыбаясь так, будто знала каждую его мысль — и посмеивалась! — прошептала:

— Те же древнегреческие ученые установили, что его матерью была Афродита. И родила она сама.

— И что?

Эдакие изыски, может, Ингвару интересны, или еще кому, а вот он гораздо больше любопытствует, что с ним самим дальше будет.

За стеклом погромщики раззявили рты — орали что-то, один заваливался на спину с дырой во лбу, а девчонка в мальчишеских лохмотьях подхватила подмышки то… того… кто лежал на земле и поволокла его в укрытие, за дворовой сортир. Голова у него… у тела… некрасиво болталась, а каблуки сапог жалко скребли по земле.

Митя снова торопливо отвернулся. И наткнулся на неодобрительный взгляд. Все же, когда на тебя неодобрительно смотрит Смерть, это неприятно. Крайне. О чем она там рассказывала? Афродита, которая сама родила Энея…

— Афродита, она, конечно, богиня, но все же женщина, — просто чтоб не молчать, пробормотал он.

— А я, по-твоему, кто с-с-сынок? — снова сорвалась на шипение она, и из глаз ее хлынула первозданная ледяная тьма.

Митя отчаянно, до судорожно колотящегося сердца, до перехваченного дыхания пытался хотя бы не завизжать от ужаса как девчонка! Удержать лицо! Черный лед сковывал ему ноги, медленно полз вверх, до бедер, и устремлялся дальше, к груди. Мелькнула смутная мысль, что это странно, если он мертв, ни заполошного стука сердца, ни дыхания быть не должно.

— Сон! — выдохнул он. — Мой сон! Мне снилось, что… Что дядюшка Белозерский рассказывает, будто… моя мама… то есть, его сестра Рогнеда… Умерла младенцем! Но… но…тогда выходит… — он замолчал, потому что это противоречило всему, чему его учили, что знал каждый образованный человек.

— Я же говорила тебе в прошлый раз, чтоб ты побеседовал с дядюшкой, а ты никак! — укоризненно протянула она.

— Но это же был сон! Всего лишь сон! — прощаясь с попытками сохранить светскую невозмутимость, закричал Митя. — Меня там еще убили!

— Так тебя и убили, — равнодушно сказал она, кивая на стекло.

Митя невольно взглянул туда…

Прикрываясь выломанными воротами, погромщики бежали к дверям дома. Двигались они медленно, точно пробиваясь сквозь густой кисель. Свесившаяся из окна гибкая лоза обвилась вокруг одного — виден был его беззвучно разевающийся рот, и опускающийся на лозу топор. Плавно летящие пули неторопливо и неслышно вдавливались в снятые воротные створки, прикрываясь которыми погромщики рвались к дому. Митя видел и то, чего не замечал больше никто — реющий над двором призрак. Глаза мертвой Фиры Фарбер были широко распахнуты, из них катились невидимые слезы. Из-за угла дворовой будочки, где скрылась девчонка со своей ношей, торчали щегольские остроносые ботинки. И если его… тело… Митя еще мог старательно, изо всех сил не узнавать, то сшитые на заказ ботинки он не узнать никак не мог!

Да. Его убили. И теперь его тело валяется за сортиром. Какое… унижение для сына самой Мораны-Темной.

— Люди… — не отрывая глаз от стекла, задумчиво сказала Морана. — Настолько озлобленные, что готовы броситься на ближайшего соседа. Так безнадежно беспомощные, что рвутся убивать всё равно кого, лишь бы не чувствовать себя беззащитными. И такие несчастные, что вовсе не боятся — меня. Я для них не страх, рядом с муками, что несет им подарок моей сестры Живы. они все чаще зовут меня милосердной. И просто — зовут.

Край ворот врезался в двери дома, выбивая их внутрь.