Край ворот врезался в двери дома, выбивая их внутрь. Разевая рты в беззвучных воплях, погромщики лезли в дом. Тот казался стаканом, в который все лилась и лилась вода, и вот-вот должна была не вместиться и хлынуть наружу. За окнами началось мельтешение, кажется, там дрались. Наружу, как из закипающего чайника, вырывались клубы пара от выстрелов. Все также беззвучно с подоконника второго этажа сорвался горшок герани, и медленно, будто его на веревке спускали, полетел к земле. А на сам подоконник рухнула парочка, сцепившаяся в нерасторжимом объятии. Они прижимались друг к другу крепче самых страстных возлюбленных: здоровенный бугай сжимал в объятиях сереброволосого носатого альва, руки альва были закинуты ему на шею и давили, давили, давили… Пальцы альва железными прутьями вонзались в шею, так что передавленная кожа свисала складками, хват громилы у альва на плечах был такой силы, что у альва лезли глаза из орбит…

Из окна нижнего этажа, прижимая к себе ребенка, выпрыгнула женщина — следом за ней из того же окна лез тощий юнец, в руке его блестел нож.

— продекламировала Морана, голос ее звучал откровенно издевательски. — Никогда не могла понять, почему вы думаете, что в случае массовых смертей я пирую? Пир — это чашечка кофе и много-много пирожных в компании с Живой и Лелей. На худой конец костер и поросенок на вертеле. Твой дядюшка Велес отлично жарит мясо, если бы они еще каждый раз не дрались с Перуном, все было бы чудесно! Клянусь нашей Семьей, даже званые ужины, и те могут сойти под определение — пир! Но нет, все почему-то уверены, что я так неистово и страстно люблю свою работу, что мечтаю делать ее все больше, и больше, и больше! — теперь она уже почти шипела. — Веришь ли, даже людских поэтов спрашивала… ну, ты понимаешь, когда… откуда они взяли эдакий образ — ни один не смог ответить! Самые совестливые были даже несколько смущены, — она хмыкнула.

Не размыкающие смертельных объятий противники медленно перевалились через подоконник и полетели вниз. Взметнулись серебряные волосы альва…

У Мити шевельнулась мысль, что возможная гибель этого альва должна его волновать. По некой важной причине. Но что это за причина — никак не вспоминалось, так что, наверное, не слишком она и важна.

— Ты знаешь, почему на Туманном Альвионе я есть Морриган-Война?

— Потому что альвы не умирают, если их не убить? — в нынешнем его холодном равнодушном состоянии всё казалось простым и кристально ясным.

— Для них Война и есть единственная возможная Смерть. Хотя и встреча с настоящим Кровным Моранычем тоже даром не проходит. Но люди… Мало вам, что вы раньше или позже всё равно придете ко мне, так вы еще и торопитесь. Вы постоянно хотите заставить меня работать. Да что там — перерабатывать, как тех женщин на фабрике, — монотонно и устало проговорила Морана. — Кто-то убивает соседа — и отправляется на каторгу, и умирает, выхаркивая легкие. Кто-то сопротивляется — и попадает на виселицу.

Из окна мансарды «Дома модъ» вышвырнули рулон белоснежной ткани.

— А кто-то доводит до всего этого… — она снова кивнула на окно — там старый Альшванг лупил рукоятью паро-беллума по голове одного из налетчиков, а второй в этот момент поднимал над ним топор. — И получает земли и золото или что там ценится в нынешнем мире — акции и банковский счет? А потом говорят: злая смерть, ужасная смерть, несправедливая смерть. Будто все вот это… — она махнула рукой на разоренный двор, — я, а не они сами!

Альв извернулся в воздухе, поворачиваясь так, чтоб об мостовую грянулся его противник.

— Я слишком долго не вмешивалась.