|
Теперь уже никто и не помнит, как его звали на самом деле, а он не скажет, стыдится длинного и слишком пышного имени. Рус поглядывал на Баюна всегда с опаской. Высокий, сутулый, он был некогда неплохим воином, но зачем-то без всякой нужды сменил боевой топор на дудку и бубен. Добро бы увечный, калека, но все знали силу рук Баюна, когда он в шутку боролся на кистях или на поясах. Но взялся за немужское дело, играл и пел, сам складывал песни, да такие, что душа замирала от восторга, такого острого, что хотелось то плакать, то вскочить на коня и мчаться по степи куда глаза глядят. Пан говаривал, что Баюн одной песней может бросить на врага больше людей, чем он, всемогущий царь, может остановить бегущих перед лицом врага, может ссадить с коней героев и заставить пахать землю, но может и мирных землепашцев посадить на коней и сделать лютыми воителями. Он ценил Баюна, и никогда бы не отпустил с изгнанниками, так что беглецы сами обнаружили догнавшего их Баюна только на седьмые сутки. Баюн в Исходе поднимал дух изгоев боевыми песнями. Сочинял быстро, они рождались в нем то ли во сне, когда посылали боги, то ли получал в дикой скачке, когда степь несется навстречу, ветер рвет ноздри, а душа замирает... Когда он умолк, Рус послал коня к нему ближе. Баюн был в полной мужской силе, по-своему красив, в плечах широк, лицо открытое. Такие нравятся девкам, таким доверяют мужчины. — Скажи, — спросил Рус неожиданно, — почему ты пошел с нами? Баюн озорно блеснул синими глазами: — Именно потому. — Почему? — растерялся Рус. — Я тебя не понял. — Ты не договорил, — ответил Баюн усмешливо, — что впереди нас ждет неведомое, беды, страдания, лишения, а позади осталась спокойная и сытая жизнь. Потому и пошел, отвечаю заранее, что впереди — неведомые земли. В сытости певец умирает. Тело еще живет, но певец в нем уже покойник. Рус тряхнул головой. Или Баюн говорит слишком умно, прямо волхв какой, или же от усталости в голове мозги смешались, как тесто. — Как это покойник? — Певец покойник, — объяснил Баюн с покровительственной усмешкой, что начало раздражать Руса. — Сытость и довольство убивают певца. Тело живет, жиреет, но певец... певец умирает, когда перестает складывать песни. А просто петь их... Так это не певец, а его тело поет. Раскрывает рот и поет. Рус пробормотал: — Певец не поет, а только складывает песни?.. Что-то я тебя не пойму. Слишком умный, да? — Кто, я? — удивился Баюн. — Ну не я же, — отрезал Рус с раздражением. — Вот что, умник. Ты что-то слишком часто начал вертеться возле моих повозок. Моей жене твои песни не нужны, понял? Он сам ощутил, как лицо перекосилось яростью. Наверное, он еще и побледнел страшно, ибо Баюн поспешно отодвинулся вместе с конем. Глаза его тревожно замигали. — Ты не прав, Рус... но я буду держаться от твоей жены подальше. Он подал коня в сторону, вид был обиженный. Холодная ярость не оставляла Руса. Он смутно удивлялся такой дикой вспышке, даже руки затряслись от желания схватить сладкого певца за горло, выдавить душу и с наслаждением швырнуть обмякшее тело под копыта коня. — Я прослежу, — процедил он ненавидяще. — А увижу близко, убью. Баюн отъехал еще, крикнул издали: — Ты не прав! Она — необычна. |
