|
Баюн отъехал еще, крикнул издали: — Ты не прав! Она — необычна. У меня песни сами складываются, когда ее вижу. Но я живу только ради песен! Рус прокричал вдогонку: — Обойдемся без твоих песен, байстрюк проклятый! Глава 7 Степь ширилась, стена леса влево отступала, пока не превратилась в чернеющую полоску. Справа одно время вовсе пропала, затем появилась, но почти не приближалась. От леса остались одинокие рощи, небольшие гаи, а чаще всего деревья отступили в балки, там теснились, сцепились ветвями. Там под их кронами не высыхают ручьи, а ключевая вода неслыханной чистоты. В голубом небе плавают, растопырив крылья, ястребы, кобчики, высматривая мышей и мелких птиц, важные дрофы бродят неспешно, им лес не позволит бегать и суетиться, как мелочь. Повозки начали останавливаться, и Рус поскакал туда во весь опор. Там слышался рев, треск, волы и кони ускорили бег, неслись со всех ног. Но он сам, иссохший от зноя, ощутил разлитый в воздухе восхитительный запах воды раньше, чем увидел маленькую речушку. Даже не речушка, а большой ручеек, что неожиданно вынырнул из-за деревьев, едва не свел с ума скот, что уловил аромат воды раньше людей, рвался в ту сторону, несмотря на плети и удары, а упряжные волы, привыкшие к ударам плетей, попросту ускорили бег и неслись, растряхивая повозки, пока не вбежали в воду по брюхо. Оставив разбитые и поломанные повозки на берегу, люди тоже со всех ног вбегали в воду, жадно и много пили, плескались, орали от счастья дурными голосами. Чех подъехал, посмотрел с коня, буркнул, как будто ничего не случилось: — Привал до утра. Лех посмотрел на небо: — Солнце еще высоко! — Взгляни на повозки, — посоветовал Чех. Дюжина вверх колесами, у иных колеса отлетели вовсе. Постромки спутались, а ветхие — порвались. Да и те, которые выглядят целыми, не пройдут далеко, если сейчас не укрепить, не подправить, не заменить ту или другую часть. Кузнецы уже вытаскивали походные горны, их молодые помощники с завистью смотрели на плескающихся в реке. — Может быть, — определил Чех, — даже за ночь не успеем. Пусть скот отдохнет сутки. — А люди? — спросил Лех. Чех буркнул как само собой разумеющееся: — Люди не скот, нам отдыхать некогда. Гойтосир, что ревностно находился возле князя, добавил наставительно: — Кто отдыхает меньше, тот и запрягает того, кто отдыхает больше. Так заведено богами! Лех поморщился, от умных речей всегда почему-то дурно, соскочил на землю: — Эй, Рус! Рус ерзал на коне, разрываясь между почтением и послушанием, Чех и Гойтосир — оба знающие, и детским желанием заорать дурным голосом и ринуться вместе с конем в воду. — Ну? — Заедем чуть выше, а то эти дурни ил подняли уже не со дна, а уж и не знаю откуда. Не дожидаясь ответа, он пустил красного коня вдоль берега вверх по течению, а потом с гиком и свистом влетел в светло-голубую воду, где отражались оранжевые облака, с двух сторон с плеском встали стены хрустальных брызг до небес, и слышно было, как счастливо орал золотой всадник на пурпурном коне, а конь визжал и радостно молотил копытами, не переставая поднимать брызги. |
