Попытка подняться хотя бы на колени не удалась, голова закружилась, и я грохнулся лицом в вонючую солому. Перевернувшись на бок, сколько позволяли оковы, и кое-как устроившись, начал вспоминать, что со мной произошло.

    Сознание возвращалось медленно и неохотно. Мне хотелось спрятаться в сон, чтобы ни о чем не думать, чтобы всё плохое прошло само собой. Я так и сделал, после чего некоторое время лежал, мысленно отстраняясь от всего сущего. Но ничего не кончалось, и вернуться в блаженный мир сна и покоя не удалось: солома издавала отвратительный гнилостный запах, всё тело ныло, запястья и щиколотки обдирали стальные кандальные браслеты.

    Усилим воли я заставил себя окончательно вернуться к реальности и огляделся. Кругом были какие-то каменные стены, скрытые густой тьмой. Узкая полоска света пробивалась в щель то ли далекой двери, то ли ставни, закрывающей невидимое окно. Слабого освещения едва хватало, чтобы разглядеть ближайшие от меня стены из грубо отесанного камня.

    Преодолевая слабость и головокружение, я подполз к стене и сел, привалившись к ней спиной. Теперь стало возможно рассмотреть весь каземат. Это было довольно просторное помещение с низким, нависающим сферическим потолком. Три стены были глухими, в четвертой прорезана маленькая арочная дверь, больше похожая на окно. Руки и ноги у меня оказались скованными толстенными цепями.

    «Слава Богу, хоть ядро к ноге не прицепили», - подумал я без особой радости.

    Была в эти благословенные, патриархальные времена такая мода - чтобы «колодники» не убежали, им к ножным кандалам приковывали ядро от пушки, которое тащилось при ходьбе следом, затрудняя движения.

    В голове постепенно прояснялось, но состояние не улучшалось. Очень хотелось пить. Я пошарил вокруг себя в надежде найти бадейку с водой. Увы, о такой мелочи мои неведомые тюремщики, вероятно, не подумали. Ничего кроме осклизлой от сырости, гнилой соломы нащупать не удалось.

    Отдохнув несколько минут, я оперся о стену и, мелодично звеня цепями, встал на ноги и двинулся к дверям. Пройдя несколько шагов, я чуть не споткнулся о кучу тряпья, попавшуюся по дороге. Тряпье зашевелилось и стало приподыматься.

    Я остановился, пытаясь разглядеть, что это такое.

    -  Тебе что надобно, добрый человек? - раздался хорошо поставленный, звучный голос.

    -  Воды! - прохрипел я, с трудом ворочая распухшим, шершавым языком.

    -  У меня есть немного, - сказал неразличимый в темноте сосед по узилищу. - А в двери не стучи, всё равно никто не придет…

    Человек привстал и протянул мне деревянную кружку с водой. Я жадно выпил ее до дна. Сразу стало легче.

    -  Спасибо! - поблагодарил я, опускаясь на пол.

    Теперь, вблизи, я разглядел его, сколько было возможно при таком освещении. Это был некто, заросший диким волосом и непонятно во что одетый.

    «Какой-то протопоп Аввакум», - подумал я. Сосед повернулся ко мне так, что свет от щели в дверях упал на него, и я увидел часть лица, не заросшего бородой: у него были тонкие черты лица и высокий лоб, который не могли скрыть даже дикорастущие космы. Не знаю, возможно мне показалось или это была игра теней, но лицо было совершенно не средневековое.

    -  За что попали в каземат? - спросил он, в свою очередь разглядывая меня.

    Этот вопрос интересовал и меня самого.

    «Попал я сюда из-за своей глупой самонадеянности, - подумал я, и обругал себя последними словами.