– Вы знакомы с Бернаром Мореном?

– Забавно, ваши коллеги меня уже об этом спрашивали.

– Всегда полезно сопоставить полученные сведения, знаете ли.

– Сопоставляйте, сопоставляйте, мне это ничего не стоит. И потом, вы симпатичная – сад мой похвалили. И собака у вас симпатичная – не роется в земле, не подрывает корни.

– Да, Зигмунд прекрасно воспитан, – заметила Лола. – Так что вы сказали моим коллегам?

– Что Бернар – славный малый. Сестра Маргарита его недолюбливает, а мне он по нраву.

– Сестра Маргарита?

– Настоятельница монастыря Милосердия. Сад вообще‑то их. И дома эти тоже их. Кроме бывших мастерских Жерве Жармона. Старика Жармона я видел‑то всего пару раз. К тому же мельком. Вот и с сестрами так.

– Они редко покидают монастырь?

– Во‑во. Я здесь еще и за сторожа, потому и живу тут, – уточнил он, показывая на небольшую постройку за теплицей, – но почти никого не вижу. Я как одинокий страж рая. А Бернар был мне за товарища.

– Вы с ним разговаривали?

– Он мог и подсобить. Задаром.

– Неужели?

– Точно говорю. Да еще он мне насчет кизила столько всего присоветовал.

– А почему сестра Маргарита его невзлюбила?

– Да кто ее знает. Накинулась тут на меня. Нельзя нанимать себе помощников и впускать кого попало, запрещается оставлять сад и теплицу открытыми, и, добрый мой Ромен, то, и, добрый мой Ромен, се. Только я прикинулся глухим дурачком. Здорово помогает, если хочешь, чтобы от тебя отвяли. Хотите покажу?

Он свинтил с лейки насадку, засунул носик в ухо и принялся гримасничать. Зигмунд подошел поближе и уселся, надеясь на продолжение. Но садовник привинтил насадку на место.

– Впечатляет, – улыбнулась Лола.

– Сестра Маргарита всегда за соблюдение устава. Кто бы спорил.

– Бернар никогда не говорил вам, что привело его в Париж?

– Разве он не здесь родился?

– Нет, он американец.

– Поди ж ты! Вот бы не подумал. А ведь у него мать живет неподалеку.

– Это он вам сказал?

– Уже и не помню. Только когда цвели магнолии, Бернар спросил – можно ему сделать букет для своей матушки. И спрашивать нечего, парень, говорю я ему. Цветы – загляденье, только вот живут недолго!

Поколебавшись, Лола спросила:

– А моим коллегам вы говорили, что мать Бернара живет поблизости?

– Нет. Они же ничего не сказали про мои розы и штокрозы. Так, слово за слово, лепесток за лепестком, мы с ними далеко не ушли.

– А вы не могли бы помолчать об этом еще некоторое время?

– Полицейские разборки?

– Скорее размолвки. Но все по‑честному.

– В вас‑то я не сомневаюсь. Тогда по рукам! Ни слова им не скажу.

Лола поблагодарила его и присоединилась к Ингрид, которая все еще внимательно изучала листовки. Американка объяснила ей, что художники выступали против крупной сделки с недвижимостью. Некий подрядчик положил глаз на весь комплекс зданий с центральным парком, чтобы перестроить его под фешенебельный квартал. Проект «Толбьяк‑Престиж», предполагавший соединить монастырь восемнадцатого века с механическими мастерскими, существовал пока только на бумаге. Ордену, к которому принадлежали монахини Милосердия, предстояло продать свои владения фирме «Батикап».

Со своей стороны, Лола пересказала беседу с садовником Роменом.

– Мать – француженка! – воскликнула Ингрид. – What the fuck!

– Пока об этом знаем только мы. Не стоит терять преимущество.