– Я напрасно вас побеспокоила. Даже не знаю, зачем я пришла…

Она направилась к выходу. Ему хотелось окликнуть ее по имени. Ее фигура растворилась в уличном свете.

– Хороша, – заметил Рашид.

– Беда в том…

– В чем же?

– Она здорово меня зацепила.

– И что ты намерен делать?

– Измотать себя боксом и работой.

– Тем лучше для меня и тем хуже для плохих парней.

– С тобой такое случалось?

– Давным‑давно. С тех пор как я женился на Летиции, другие девушки мне не нужны. Разве что иногда взбредет в голову… Но тут же проходит.

– Я уже обманывал Беатрису, зная, что это не всерьез. А сейчас все по‑другому.

– В каком смысле по‑другому?

– Мне до боли хотелось обнять ее, поцеловать. Но я не должен заходить дальше. Иначе…

– Иначе?

– Моя жизнь рухнет.

– А тебе не случалось мечтать, чтобы она рухнула?

Он едва не ответил, но промолчал. Они снова поднялись на ринг и возобновили поединок. Рашид выложился по полной.

Дюген принял такой горячий душ, какой только мог вытерпеть. Он молился, чтобы его мечты развеялись. Но они лишь сгустились. Сцена «Калипсо», залитая белым светом. Платье‑цветок. Свободные движения ее молочно‑белого тела, одновременно грациозные и волнующие. Округлости грудей, подобные шелковым лунам. Изгиб бледной спины и эта татуировка, доходившая ей до левой ягодицы, – он даже не подозревал о ее существовании. И невыносимая невинность ее лица. А еще руки. У нее самые невинные руки на свете. Неистовое желание заставило его склонить голову, опустить плечи. Сцена «Калипсо» наконец‑то пропала, но американка неспешно вернулась, неотвязная и свежая, как цветок. И одетая. Пусть даже бог знает в чем – в старых залатанных шортах, идиотских майках, башмаках, как у Лоренса Аравийского, – она все равно была соблазнительна. Непредсказуемая, великодушная, взбалмошная. Он никогда бы не подумал, что какая‑то стриптизерша заставит его упасть на колени и есть пыль.

21

Лола уже умаялась, а день еще только начался. Она чувствовала себя гигантской неваляшкой, гоняющейся за призраком. Матье Шевийи по природе своей оказался неуловимым. А хуже всего то, что ему удавалось испаряться на ограниченном пространстве Восьмого округа. По телефону этот разговорчивый, остроумный, даже немного чудаковатый господин обещал все утро быть дома. Но его обещания стоили не больше, чем клятвы ярмарочного зазывалы. Она отправилась к нему домой на улицу Галилея, но там консьержка послала ее на улицу Понтье, по ту сторону Елисейских Полей, в кафе «Эпикур», где финансист был завсегдатаем. Когда же она пришла туда, официант сообщил ей, что они с месье Шевийи разминулись на каких‑то пятнадцать минут, и сейчас он, вероятно, в своем бридж‑клубе на улице Альфреда де Виньи, неподалеку от парка Монсо. Лола попросила дать ей описание финансиста.

– Худой светловолосый господин с живыми, глубоко посаженными глазами, обычно в черном костюме с ослабленным узлом на галстуке, и у него такой вид, будто он рассказывает себе анекдоты.

Брюзжа, Лола снова пустилась в путь.

Перед клубом расхаживал чернокожий швейцар в красной ливрее с золотыми галунами. Именно он целыми днями парковал машины игроков в бридж на переполненных окрестных улицах. Но ему никогда не приходилось парковать машину Матье Шевийи. Или хотя бы велосипед. Тот был закоренелым пешеходом.

– А сейчас он в клубе?

Швейцар признал, что это так, и загадочная улыбка блуждала у него на губах, когда он сообщал ей, что в «Круг Виньи» нельзя попасть без членского билета.