Шесть часов спустя, за двадцать минут до одиннадцати вечера – крайний срок нашего выхода на «Файркресте» – Шарлотта смотрела на меня, как обычно смотрят женщины, которые что‑то задумали и не могут решиться на исполнение: отнюдь не ласковым взглядом.

– Простите, Шарлотта, – сказал я. – Мне искренне жаль, но ничего не выйдет. Вы не пойдете с нами. – Она была одета в черные брюки и свитер – самая подходящая одежда, чтобы идти или намереваться идти с нами на полуночную увеселительную прогулку. – Мы собираемся не на пикник на Темзе. Вспомните, что вы сами говорили утром. Там будут стрелять. Вы думаете, мне хочется видеть, как вас убьют?

– Я останусь внизу, – настаивала она. – Я буду очень осторожна. Пожалуйста, Филипп, разрешите мне пойти с вами.

– Нет.

– Вы говорили, что готовы ради меня на все. Помните?

– Это нечестно, и вы его знаете. Все, чтобы помочь вам, я имел в виду. А не то, что приведет к вашей смерти. Пусть убьют кого угодно, только не вас.

– Кого угодно? Вы так ко мне относитесь?

Я кивнул.

Она посмотрела на меня долгим взглядом, ее глаза удивленно расширились, губы зашевелились, словно она силилась что‑то сказать и не могла.

Туман к тому времени поредел, видимость была не менее ста ярдов. Я посмотрел на светлую Т‑образную щель, образовавшуюся в том месте, где створки ворот эллинга неплотно примыкали друг к другу и чуть‑чуть не доставали до крыши постройки.

– Сейчас, – сказал я и повернулся к Хатчинсону. – Ширина корпуса у нас пятнадцать футов. Ворота не шире двадцати. Тут нет ни бакена, ни какой‑либо отметки. Кроме того, скорость приливного течения четыре узла. Вы в самом деле рассчитываете провести судно в этот проход достаточно быстро, чтобы снести ворота, я не посадить нас по пути на камни?

– Другого пути все равно нет.

Со стороны это, видимо, походило на все что угодно, только не на спокойное вхождение. Хотя ворота были не заперты, створки все же соскочили с петель, и мы появились в проломе среди обломков. При этом скорость снизилась на один узел. Алюминиевая носовая мечта с любимой телескопической антенной дядюшки Артура вспорола обшивку ворот, прежде чем саму ее срезало с неприятным металлическим скрежетом как раз на уровне рулевой рубки. Это стоило еще одного узла. Еще на одни узел снизил скорость винт, отрабатывающий полный назад, но все же мы двигались слишком быстро до тех пор, пока скрежет, хруст дерева – частично нашей обшивки, но большей частью ворот, – и визг резиновых шин, густо навешенных на носу, не прекратился, и мы со страшным ударом не остановились, зажатые между водолазным ботом и левой стенкой эллинга. Дядюшка Артур был, должно быть, в весьма растрепанных чувствах – так же, как и обшивка его возлюбленного «Файркреста». Хатчинсон дал малый вперед, чтобы удерживать судно в заклиненном положении, и включил прожектор – не столько для того, чтобы освещать и без того ярко освещенную внутренность эллинга, сколько для того, чтобы ослепить свидетелей нашего вторжения.

Перед нами была, как пишут в книгах о путешествиях, сцена торопливых сборов; точнее, ее можно было бы назвать так, если бы все участники не застыли, как парализованные, в том положении, в каком мы их застали. Справа от нас, совсем рядом, три физиономии пялились на нас из люка трюма водолазного бота это было обычное сорокопятифутовое рыбацкое судно с дизельным двигателем, примерно того же класса, что и «Шарман».