Останься…

Я изгнал страдальческий голос Ривера из своей памяти на целых десять секунд, обдумывая предложение Эллиота Лэша. Но уф, целая книга? Книга занимает долгие часы построения сюжета, исследований, переписывания и редактирования. Книга – это чертовски много работы.

– Ненавижу работать, – пробурчал я.

Но вместо того, чтобы сунуть визитку Эллиота в пламя свечи и наблюдать, как она сгорит, я положил карточку в карман, допил остаток своего напитка и направился к Жан-Батисту Моро.

– Ну? – Я сразу пошел в наступление.

Он ухмыльнулся, забавляясь, но при этом оглядел меня с головы до ног своими темными глазами.

– Чем-нибудь помочь? – У него был низкий, прокуренный голос с сильным акцентом.

– Надеюсь на это. – Помоги мне, Джей Би. Помоги мне забыть его. – Меня зовут Холден Пэриш.

– Я знаю, кто ты, – сказал он. – Я Жан-Батист Моро.

Он сжал мою ладонь, и в этот момент заключилось соглашение.

– У меня есть к тебе вопрос, Джей-Би.

– Никто меня так не называет.

– Но мне ты сделаешь исключение.

– Полагаю, что так. – Он блуждал взглядом по моему лицу, задержался на губах, а затем на волосах. – Серебристые. Мне нравится.

Мой единственный вызов анонимности. Ривер мог бы найти меня в толпе…

– Вопрос состоит в следующем, – произнес я. – Мы находимся в одном помещении последние часов сто. Почему познакомились только сейчас?

Джей-Би рассмеялся, обнажив красивые белые зубы, резко выделявшиеся на идеальном темнокожем лице.

– Может, я стеснительный?

– Боже, надеюсь, это не так.

Его улыбка стала соблазнительной, темные глаза встретились с моими.

– Почему бы тебе не отвести меня наверх и не выяснить?

– Я думал, ты никогда не попросишь.

Несколько часов спустя Джей-Би спал на скомканных простынях в моей постели, а я сидел в соседней комнате люкса и яростно писал в дневнике при свете маленькой настольной лампы. Рядом со мной стояла бутылка Ducasse, наполовину пустая.

Последние три месяца номер тысяча девятьсот двадцать пять служил мне домом. Это был не самый большой люкс, который мог предложить отель, но из него открывался вид на Эйфелеву башню, и некоторое время здесь жила Жозефина Бейкер, что привносило в номер своеобразный шарм.

Все еще окутанный запахом Джей-Би, с гудящим после нашей битвы меж простыней телом, я писал о Ривере, пока не начало сводить руку. Я писал Риверу, взывая к нему, ручка ползла по бумаге, все ниже и ниже по странице, пока не осталось только его имя, повторенное снова и снова, размытое моими слезами.

– Проклятье… – прерывисто прошептал я. – Так больше нельзя…

Я мог писать, пить или трахаться по всей Европе – что я и делал большую часть года, – но Ривер не мог меня слышать. Где-то за леденящими сердце голосами я понимал, что больше так продолжаться не может.

Пропитанный алкоголем мозг придумал план спасения моего разбитого сердца. Как марионетка, управляемая чужими нитями, я, пошатываясь, встал со стула и направился к телефону, стоявшему на маленьком столике под улыбающимся лицом Джозефины. Мои пальцы нащупали трубку.

– Чем мы можем вам помочь, месье Пэриш? – ответила телефонистка с французским акцентом.

– Консьержа, – бросил я, взглянув на свой чемодан с дневниками под окном. Годы моей истории. Вся моя жизнь заключалась в этом чемодане, в сыром, необработанном виде.

На линии появился консьерж.

– Чем могу помочь, месье Пэриш?

– Мне нужно кое-что отправить в Америку.