— Все верно, — сказал Рамон, — очень ему тогда надо хранить секрет, в каком застенке сидит приговоренная Мария! Только вот надо бы узнать, кто служитель, чтобы к нему легче подобраться. Пригласить в таверну на кружку эля, а там и разговорить…

— Подкараулим, когда будет выходит из замковых ворот — да и в оборот, — сказал Хосе.

— Это дело, ребята, я завтра на себя возьму, — решил Костя. — Беру с собою двести пятьдесят дукатов и, стоя в отдалении, слежу за теми, кто выходит из Тауэра. Лист бумаги с собой возьму. Этот человек в таверне должен мне план замковых коридоров нарисовать.

На том и договорились. Спать легли в самом добром расположении духа. Пока все складывалось по их плану…

Назавтра Костя засобирался. Был у него пошит из кожи широкий пояс, который служил еще и кошельком. Шестьсот пятьдесят монет в него входили с легкостью. Два таких же пояса от самого Мадрида, с такой же суммой, носили на себе Хосе и Рамон. Выбрав из него четыреста дукатов, Костя засунул их в шкатулку, которая хранилась у него в надежном месте, в самой квартире. Приняв благопристойный вид и опираясь на купленную трость, Костя направился в сторону Тауэра.

Крепость казалась неприступной. У ворот, кованных железом, стояли два стражника. Впрочем, неясно, сколько их было еще, эти-то — лишь для вида, знаменитая стража Тауэра. Пройдет время, и стражники будут сменяться с точностью заведенных часов даже под немецкими авиабомбами, падающими совсем рядом.

Ворота оказались на замке, а ключ, вероятно, находился у одного из алебардщиков, а может быть, и у коменданта. Костя занял пост ярдах в двухстах от ворот. Вот подъехала к воротам телега зеленщицы. Ее алебардщики, наверно, знали. Ворота отворили ключом своим и дали телеге въехать. Снова захлопнулись ворота, снова ключ проскрипел в замочной скважине. Через час выехала телега — постучали вначале изнутри, сказали, что хотят выехать. Солдаты алебардами порылись в сене, которое устилало телегу. Узников, даже если они смогли выбраться из камеры, никто не выпустит.

«Да когда же меняется внутренняя охрана? А если они так и живут внутри?» — не без опасений подумал Костя.

Через час подошел к воротам человек в кургузой одежонке, поздоровался с солдатами, они ему ворота открыли сразу.

«А что делает этот человечек — сторожит заключенных, носит им пищу, лечит их? Мне любой годится, кто откуда выходит, только б понеказистей был, чтобы взыграло у него все внутри, когда он услышит звон золотых монет!»

До самого вечера ждал Костя. Кто-нибудь въезжал или входил в крепость, а чтобы выходили оттуда — никого! Наконец, Константин дождался! Кованые ворота открылись и выпустили мужчину средних лет сурового и неприятного вида. Сразу было видно: это и есть цепной пес королевы Елизаветы. «Ну да ладно, — обрадовался Костя, — придется раскусить тебя, мистер гнилой орех!»

Дал он ему от тюрьмы отойти подальше, и когда углубился он в лондонский квартал, будто нагнал его, вежливо поклонился и чинно, улыбаясь от уха и до уха, весело сказал:

— Простите, сэр, мне лицо ваше что-то очень знакомо. Не вы ли Барт Комбри, мой давний приятель? Мы и возраста с вами одного!

— Нет, сударь, по-другому меня зовут — никакой не Барт я и не Комбри, — угрюмо, но все же не злобно отвечал мужчина, одетый совершенно по-простецки, но добротно.

— А я-то думаю — вот товарищ мой давний идет! — все настаивал лже-приятель. — Тогда бы нам — прямой путь в таверну, к утке с яблоками, голландской ветчине и элю! А вы, оказывается, совсем не Барт…

При упоминании об утке с яблоками у тюремщика, как заметил Костя, сильно дернулся кадык, а при слове «эль» — даже дважды.