Жозеф Анри Рони-старший. Колдунья
I.
— Ничего тут не поделаешь! вскричал костоправ. В душном, полутемном хлеву, чуть-чуть освещенном сверху крошечным косым окошком, толпилось и волновалось четверо людей вокруг коровы Чернушки, издыхающей на гниkой подстилке: арендатор Гросс-Эполь, кузнец, костоправ и крестьянин Петр Клотар. Несчастное животное жалобно мычало; дыханье его было тяжело и порывисто; томные глаза словно просили о помощи и сострадании; раздувающияся ноздри силились вдохнуть больше воздуха, который в жалком хлеву был заражен всевозможными миазмами. — Да что же это такое с ней? Что с ней?.. с жалостью воскликнул арендатор, — ведь священник благословил ее вчера... — Кто ее знает, что с ней! возразил костоправ, — известное дело, нечисть какая-нибудь, не без того... — Порча! колдовство! вырвалось у Клотара. Все молча многозначительно переглянулись. — Э, да наверно! Вот уже два года, на деревне словно напасть какая... — Господи создатель! вскричал горячо Клотар, — это все с дурнаго глазу, помяните мое слово! Этак, под конец, у нас все подохнет, все пойдет прахом... — А что нога вашей Бертины, лучше? — Какое лучше, все хуже... Корова снова замычала, на этот раз еще тише и жалобнее, а глаза ея с какой-то мольбой устремились на окружающих. — Как она смотрит на нас! словно человек, только не говорит!.. — Бедная моя Чернушка! Бедная Чернушка! с горем вскричал арендатор, и крупныя слезы показались на его глазах. Чернушка с видимым усилием приподнялась в полутьме, тяжело, порывисто дыша. Две большия мухи кружились над ея головой, попеременно садясь то на одно, то на другое ухо. В открытую настеж дверь падали лучи, придававшие что-то фантастическое несчастному животному, которое, в продолжение нескольких мгновений, простояло, словно задумавшись, освещенное трепетным сияньем; затем, почувствовав, что силы оставляют ее, Чернушка с тяжелым страдальческим вздохом опрокинулась на подстилку и — издохла. — Вот и все кончено! сказал Гросс-Эполь, где же тут справедливость? — Какая ужь справедливость! поддержал кузнец. — Что ж? мы так н смиримся что ли? так и позволим над собой глумиться, какь безсловесное стадо баранов?.. с волнением вскричал Петр Клотар. При ворвавшемся ярком солнечном луче, в полутьме хлева бешено закружился целый рой мошек над кучей жалких грязных лохмотьев коровьей подстилки, а четверо людей, озадаченные, взволнованные, с чувством затаенной злобы в душе против невидимаго врага, стояли и смотрели друг на друга. — Ровно сто лет назад, прошептал наконец Клотар, — там, внизу перед церковью, сожгли "одну"... Мой дед тысячу раз мне разсказывал об этом... он сам видел... — Да, в те времена было правосудие, заметил Гросс-Эполь. — И хорошее... пробормотал кузнец. Клотар стоял и с самым глубокомысленным видом покусывал ногти, задумчиво смотря на бездыханную Чернушку, шерсть которой лоснилась и блестела под падавшим на нее солнечным лучем, при отблеске котораго как-то странно оживлялся ея незакрытый, огромный, остановившийся глаз, да виднелись ссадины и рубцы на спине и боках измученнаго животнаго. — Все кончено! — пойдем, пропустим по стаканчику! предложил кузнец.
II.
Клотар шел по окраинам лугов. Вечерело. Молодой месяц золотился на светлом прозрачном небе, спускаясь к западу. Стоял благодатный июнь. Могучие злаки, высокия сочныя травы молодыми побегами волновались вокруг на обширном пространстве полей; порывы теплаго ветра шумели в ветвях стройных тополей и тихое кваканье болотных жаб сливалось в звуки своеобразной гармонии со звенящей трескотней древесных лягушек. |
