|
— А ты действительно поедешь за мной, если нам придется уехать? — Конечно. Если достану денег. Когда-то у меня была гостиница. Теперь у меня только ты. Ты на самом деле уезжаешь? Не смей от меня ничего скрывать. — Я ничего не скрываю. Но Луис, может, и скрывает. — Разве он не говорит тебе все? — А что, если он больше боится причинить мне горе, чем ты? Нежность — она... нежнее... — Он часто с тобой спит? — Ты, кажется, считаешь меня ненасытной? Ну да, мне нужны и ты, и Луис, и Джонс, — сказала она, но так и не ответила на мой вопрос. Пальмы и бугенвилея уже почернели. Пошел дождь, он падал отдельными каплями, тяжелыми, как брызги нефти. В промежутке стояла знойная тишина, а потом ударила молния и по горе с грохотом прокатился гром. Ливень стеной вбивался в землю. — Вот в один из таких безлунных вечеров я и заеду за Джонсом, — сказал я. — Как ты провезешь его через заставы? Я повторил слова Пьера Малыша: — В грозу застав не бывает. — Но они же станут тебя подозревать, когда узнают... — Я надеюсь, вы с Луисом не допустите, чтобы они узнали. Придется вам последить, чтобы Анхел, да и собака держали язык за зубами. Не давайте ей бегать по дому и скулить по пропавшему Джонсу. — А тебе не страшно? — Мне только жаль, что у меня нет вездехода. — Зачем ты это делаешь? — Мне не нравится капитан Конкассер и его тонтон-макуты. Мне не нравится Папа-Док. Мне не нравится, когда меня хватают за ляжки на улице, чтобы проверить, нет ли у меня револьвера. И этот труп в купальном бассейне... у меня с этим бассейном связаны другие воспоминания. Они пытали Жозефа. Они разорили мою гостиницу. — Но чем им поможет Джонс, если он обманщик? — А вдруг нет? Филипо в него верит. Может, он и правда воевал с японцами. — Если он обманщик, он бы не захотел поехать, верно? — Он слишком заврался при тебе. — Не так уж много я для него значу. — А что для него значит больше? Он когда-нибудь рассказывал тебе о гольф-клубе? — Да, но ради этого не станешь рисковать жизнью. А он хочет ехать. — Ты этому веришь? — Он попросил меня одолжить ему погребец. Говорит, это его талисман. Он провез его с собой через всю Бирму. Обещал вернуть, как только партизаны войдут в Порт-о-Пренс. — Да он и правда мечтатель, — сказал я. — А может, и он тоже — чистая душа. — Не сердись, что я сегодня уйду пораньше, — взмолилась она. — Я пообещала сыграть с ним в рамс, пока Анхел не придет из школы. Он такой милый с Анхелом. Они играют в партизан, он учит его дзю-до. Может, он теперь долго не возьмет в руки карты. Ты меня понимаешь, да? Мне просто хочется быть с ним поласковее. Когда она ушла, я не рассердился, но почувствовал внезапную усталость, и больше всего от себя. Неужели я не способен доверять людям? Но когда я налил себе виски и прислушался к тому, как весь мир вокруг погрузился в тишину, меня охватила злоба; злоба была противоядием от страха. Чего ради я должен доверять немке, дочери висельника? Несколько дней спустя я получил письмо от мистера Смита — оно шло из Санто-Доминго больше недели. «Мы остановились тут на несколько дней, — писал он, — чтобы осмотреть город и могилу Колумба, и как вы думаете, кого мы встретили?» Я мог ответить на этот вопрос, даже не перевернув страницы. |
