Изменить размер шрифта - +
Страна катится в тартарары. Только и знают, что бастовать. Даже мусор не могут убрать, бля. Сраные профсоюзы – держат страну в заложниках. ЮАР – вот это да. Южная Африка, знаешь‑понимаешь. Конечно, у них там свои проблемы, я в курсе, но в правительстве у них, слава Богу, лейбористы не сидят, мать их растак. Надо подумать, как бы нам туда перебраться. Нечего бояться, Гордон нам поможет. Я вывезу вас в ЮАР, Вет. Можешь быть уверена. Вывезу. Или нет? Я тебя спрашиваю! Думаешь, не вывезу?

– А япошек там нет?..

– Да пойми же ты, Вет. Нет там никаких япошек. ЮАР – страна для белых. Для белых, знаешь‑понимаешь. Белый там имеет все права, и точка. В Южной Африке белый всегда прав, – распевал отец в большом воодушевлении. Он высунул широкий плоский язык, лизнул марку и наклеил ее на конверт. Наверное, это была очередная жалоба: он постоянно писал жалобы.

– Ну, раз там нет япошек…

– Это же ЮАР, Вет. Южная Африка, прости Господи.

– И я смогу сушить там белье, и никакие Пирсоны не будут путаться у меня под ногами…

– А я ведь говорил этой сучке! Я ведь ее предупреждал! Я сказал ей: еще раз увижу тебя в сушилке, рядом с моей женой, все твое барахло полетит в мусоропровод! Никакого уважения, знаешь‑понимаешь, никакого, мать их растак. А в ЮАР у нас будет свой дом, большой, как у Гордона. Будешь сушить белье прямо на солнце, в настоящем саду, а не в бетонном ящике.

Гордон – это брат отца. Много лет назад он уехал в Южную Африку. «Дядя» Джэки заменил Джону брата, возможно поэтому он был к нему так привязан. На пьянках, которые у нас бывали частенько, когда после закрытия питейных заведений в нашу скорлупку забивались целые банды, он был на вершине счастья, рассказывая старые истории о своих похождениях с Гордоном и бандой Юбилей, как он и его друзья – хипаны и стиляги – себя называли.

– Хорошо бы иметь настоящий сад… – помню, сказала мама. Помню, прямо как сейчас.

Так и порешили. В семье слово отца чаще всего бывало решающим. И мы стали собираться в ЮАР.

Я в общем‑то не знал, хочу я уезжать или нет. Вскоре после этого я совершил свой первый крупный поджог. Я всегда любил огонь. Праздничные вечера – единственные стоящие моменты в жизни нашего района. На Гая Фокса всегда жгут костры, на День Победы тоже. Мы спускались к берегу за дровами или разгоняли компанию, сидящую у костра. Бывало, что нас самих разгоняли. На этот случай мы припасали колы и камни, чтобы защитить наш костер от набега. В нашем районе камни всегда использовались в качестве оружия. Первое, чему я научился, – это кидаться камнями. Дети в Муирхаусе только и делали, что кидались камнями: в обидчиков, по окнам, по автобусам.

Такое вот времяпрепровождение.

Поджечь что‑нибудь – это другое дело. Было это после праздника. Я зажег факел и засунул его в мусоропровод. Большой мусорный бак в подвале нашего дома загорелся. Приехали аж две пожарные команды. Я чуть не обосрался от страха, когда мой кореш Брайан выпучил глаза и с нескрываемой радостью заявил:

– Уууу! Так ведь тебя заберут, Рой.

Я пиздец как испугался, чуть не ревел, и все такое. Брайан гнал свое, но, надо отдать ему должное, так ни разу и не проболтался. Копы прошлись по всем квартирам, всем задавали вопросы. Отец промолчал.

– Никогда ничего не говорите этим мудакам, – вбивал он нам в головы единственную житейскую мудрость, которую приобрел. Пожар ему доставил радость, потому что дым из подвала поднялся до сушильной комнаты и испортил все белье миссис Пирсон, нашей соседки сверху.

– Так ей и надо, знашь‑понимать, бессовестной. Будет знать, как занимать все сушилку, другим‑то тоже надо белье повесить! Вот и получила сполна!

Вот что мне пришло в голову: если кого и могли заподозрить в поджоге, так это в первую очередь моего старика.

Быстрый переход