Вот такая дребедень у меня вместо жизни.

2. Окраина

Мои родные, среди которых я вырос, это не семья, а генетическая катастрофа. Большинство людей живут с ощущением, что дома у них все нормально, я же с раннего детства, практически с тех пор, как начал соображать, стеснялся своей семьи, стыдился ее.

Осознание это пришло, думаю, из‑за тесного (в буквальном смысле) общения с соседскими семьями, наполнявшими отвратительный кроличий загон, в котором мы жили. Блочные пятиэтажки 60‑х годов постройки, бетонные гробы с длиннющими лестничными площадками, которые в шутку называли «взлетной полосой», а вокруг ни кафе, ни церкви, ни почты, только такие же клетушки. Будучи прижаты друг к другу, люди, как ни старались, не могли уберечься от постороннего взгляда. На лестнице, на общих балконах и в сушилках, через матовые стекла и решетчатые двери я ощущал нечто, чем, казалось, обладали все, но чего нам, похоже, не хватало. Элементарная нормальность – вот чего нам не хватало.

Иногда о нашем районе писали в газетах. Скучные статьи на целые страницы рассказывали о бедности жителей окраин. Да, мы были бедны, но я всегда считал, что беспросветная скука больше, нежели нищета, характеризует наш район, хотя, конечно, связь между ними очевидна. Я лично предпочитал стерильную скуку, окутывающую мой дом извне, истеричному хаосу, в нем царившему.

Старик мой – клинический случай: отмороженный на всю голову. Мамец – и того хуже. Они были обручены давным‑давно, но, когда пришло время пожениться, с ней случилось психическое расстройство, то есть первое из череды подобных расстройств. Это случалось с ней периодически на протяжении всей жизни, пока она не дошла до нынешнего состояния, когда уже нельзя с уверенностью сказать, в нормальном она состоянии или нет. Короче, в психушке она познакомилась с санитаром‑итальянцем, с которым и сбежала к нему на родину. Через несколько лет она вернулась с двумя малышами, моими сводными братьями, Тони и Бернардом.

Старик уже собирался жениться на другой. Это доказывает, что в Грантоне начала 60‑х были как минимум две безумные женщины. Уже была назначена свадьба, когда мама – Вет (уменьшительное от Верити) – снова появилась в баре заведения под названием «Якорь». Как потом это часто рассказывал отец: «Я поднял голову, наши глаза встретились, и тут старые чары снова подействовали на меня».

Так‑то вот. Вет сказала Джону, что с путешествиями она завязала, что он единственный, кого она всегда любила, и попросила на ней жениться.

Джон ответил «да» или выразил свое согласие как‑то иначе, но в итоге они скрепили брачные узы. Он взял на себя опеку над двумя итальянскими бамбино, которые, как позднее призналась Вет, были от разных отцов. Я родился примерно через год после свадьбы, еще через год на свет появилась моя сестренка Ким, а потом и Элджин, унаследовавший имя от городка в Хайлэнде, где, как считал отец, он был зачат.

Да, красивое семейство – это не про нас. Я‑то еще относительно легко отделался, подчеркиваю – относительно. Глядя на меня, можно было только предположить, что я «Стрэнгова порода», как нас шепотом называли соседи, тогда как Ким и Элджин являлись ярчайшими представителями этого типа. Суть «Стрэнговой породы» такова: вогнутое лицо с выдающимся вперед острым лбом, линия которого под острым углом спускается к большим мутным глазам и приплюснутому носу, далее следует криво очерченный рот, тонкие губы, а затем пологий спуск до кончика крупного, далеко вперед уходящего подбородка. Такая вот дебило‑вато‑лунатичная физиономия. Большие оттопыренные уши, доставшиеся мне от мамы, которая в общем и целом выглядела нормально (за длинной прической и темными волосами уши были не видны), были для меня еще одной тяжкой ношей.