– Только не отправляй моего пасынка, - вмешалась Милдред. - Роджер мигом расхохочется - даже раньше, чем паром причалит.

После обеда, поднимаясь в экипаже по прибрежной дороге, Квиллер объявил, что остановился в отвратительной гостинице, чтобы сэкономить газетные денежки. Затем он уломал извозчика подождать, пока он покажет Райкерам четыре древесных ствола в гостиной и коттедж на «Очковом дворе».

– А ты тут клаустрофобию не схватишь? - спросил Райкер.

Сиамцы и Милдред не отказали себе в демонстрации взаимной привязанности (она когда-то две недели пробыла у них в няньках), а потом она взволнованно спросила:

– Где ты их достал? - Она указала на позолоченные кожаные маски.

– Это подарок ко дню рождения, - сказал Квиллер, подумав, что правды лучше не говорить. - Они кожаные. Ты что-нибудь знаешь насчёт такого рода работы?

– Да, знаю, - сказала она. - Это старинное венецианское мастерство, которое возродила одна молодая художница с юга. Она блестяще работает.

Потом Райкеры отбыли в свой ПП. Каждый насладился вечером: привычное подшучивание, откровенный разговор, обмен новостями. Новости о Нуазетте подтвердили Квиллерово подозрение, что она обманщица. Он сидел на крыльце и прислушивался, как Джун Холибартон импровизирует в джазовой манере. У неё опять был гость-мужчина. По голосу - молодой.

Сиамцы сидели с ним, они снова были друзьями. Перед уходом на обед он вдруг почувствовал, что от судьбы не уйдешь, и выдал им банку горбуши. Соседские посиделки всё ещё продолжались, когда он пошёл спать. И только разгрузив карманы, он вспомнил про клочок бумаги от Дерека. В записке стояло лишь одно слово: гумбо. Позже, уже погасив свет, он услышал у соседних дверей слова прощания и различил луч фонарика, бежавший перед гостем, удалявшимся - но не к лесной тропе на этот раз, а к «Очковому двору». Высокая, тощая, похожая на пугало фигура была не кем иным, как Дереком Катлбринком.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

То, что в воскресенье утром прибыли ещё два фунта мясного хлебца, закалило Квиллерову решимость, и противостояние человека и кошек возобновилось. «Не хотите - не надо», - сказал он. Им было не надо.

Воскресенье стало, однако, поворотным пунктом в Квиллеровой запутанной миссии. Он пил чай с Эплхардтами, его тайный агент сделал первое донесение, Лайл Комптон представил в отеле свою программу о Шотландии, а Юм-Юм кое-что нашла среди подушек дивана.

Одеваясь к завтраку, Квиллер услышал музыкальную воркотню, означавшую, что Юм-Юм вытаскивала из щели ржавый гвоздь, пыталась открыть ящик письменного стола или обретала утраченную игрушку. Она возилась на сиденье дивана, засовывая то одну, то другую лапку за подушку. Когда звуки воркотни и суетни приобрели нотки безумства, он кинулся ей на помощь. Как только он сдвинул подушку, она прыгнула на скомканный обрывок бумаги и унесла в зубах на крыльцо, чтобы несколько секунд погонять его по полу, а потом начисто о нём позабыть.

Бумага походила на нотную, и он подобрал её.

– Н-н-няу! - требовательно протянула она, увидев, что её находку конфисковали.

– Н-н-нет! - возразил он.

Обиженная насмешкой, Юм-Юм отошла в угол и повернулась к нему спиной.

– Не гневайся, лапочка, я больше так не буду, - извинился он.

Она его проигнорировала.

Расправив обрывок, он обнаружил на нём телефонный номер. Три первых знака указывали, что он местный, не стоянки извозчиков и не отеля - он узнал бы оба. В стиле написания цифр была бесшабашность, которую он ассоциировал бы с Джун Холибартон. Да и тип бумаги подтверждал его догадку. Видимо, она обронила её, когда жила в коттедже. Потом возник вопрос: кому бы ей на острове звонить? Это опять же было не его дело, но все же интересно бы узнать. Он мог бы набрать номер и повесить трубку или позвать, например, какого-нибудь Рональда Фробница.