– Что ты здесь делаешь? – в ярости продолжала Элинор, пока он приближался. – Да после такого позора, я думала, ты постараешься исчезнуть с моих глаз.

– Какого черта ты там болтаешь? – спросил Иэн, протягивая к ней руки.

– Ты постоянно, хоть и косвенно, называешь меня лгуньей. А ты, конечно, невинный ягненок в этом смысле?! – вспыхнула Элинор, отстраняясь. – Это, конечно, не ты вступил в сговор со своим любимым братцем по клану и моим предателем кастеляном, чтобы использовать меня в качестве наживки, дабы втянуть лорда Гвенвинвина в войну?!

Иэн поймал ее руками и привлек к себе. Ярость облегчения – чувство, очень похожее на то, какое испытывает мать, счастливо обнимающая свое чадо одной рукой, в то время как другая немилосердно лупит его за то, что он попал в какую то опасную переделку, – покинула его. Он слишком устал, чтобы что то еще могло разбудить его гнев, и был слишком счастлив, что Элинор, казалось, стала сама собой – нормальной и безрассудной, чтобы сердиться на ее слова. Невзирая на ее сопротивление, он крепко прижал ее к себе.

– Не говори глупостей. Последнее, чего я хочу – это войны в Уэльсе таких масштабов, чтобы привлечь внимание короля. Ты думаешь, мне хотелось бы, чтобы меня призвали сразу оба моих сеньора биться на стороне каждого из них? Клянусь честью, я не участвовал ни в одном общем с Ллевелином деле, никаком, с тех пор как уехал во Францию в прошлом году. А что касается сэра Питера, я не хотел бы сейчас пересказывать его историю. Ты слишком взвинчена и способна рубить сплеча.

Это было не слишком приятное объятие. ДосПехи Иэна были все в грязи, и он ужасно провонял. Звенья его кольчуги причиняли Элинор боль на руках и спине. Тем не менее она стояла совершенно неподвижно. Иэн мог отказаться говорить, мог действовать, ничего не говоря, но лгать он не станет, и то, что он сказал, было правдой. Она посмотрела ему в глаза.

– Почему же ты отослал прочь моего гонца и не сообщил, где ты?

– Я не отсылал его. Это сэр Питер. В то время я был пленником. Нет! Черт! – Он прижал ее сильнее, почувствовав, что в ней опять просыпается гнев. – Я сказал, что не буду ничего объяснять по этому делу, пока ты в таком настроении. И по правде говоря, Элинор, у меня есть более настоятельные потребности, нежели месть сэру Питеру. Я немного ранен и не могу даже сказать, как устал.

– Назови меня глупой злобной ведьмой – ты поднимешься в спальню наверху или я прикажу принести кровать для тебя сюда?

– Сюда, – не раздумывая ответил Иэн, сам удивившийся тому неприятному ощущению, когда была упомянута комната, в которой его держали взаперти. Затем он улыбнулся и покачал головой в ответ на мелькнувшее в глазах Элинор беспокойство. – Не потому, что я слишком слаб, чтобы подняться по лестнице. Именно там я сидел под замком.

– В главной спальне? – удивленно спросила Элинор. Она никак не ответила на утвердительный кивок, а лишь усадила его на стул, на котором перед тем сидела, и ненадолго покинула его, чтобы распорядиться насчет ванны и кровати. Она вернулась к мучившему ее вопросу только после того, как Иэн помылся, раны его были перевязаны, и он растянулся в постели.

– Каким нужно быть дураком, чтобы додуматься запереть тебя там? – пробормотала она больше себе, чем Иэну, который уже засыпал.

– Потом, – устало произнес он, но лоб его уже нахмурился. – Это единственная фальшивая нота в его истории. Навесить в передней тюремную дверь – это дело не одного часа, и это не могло быть сделано в тот день, когда я приехал. Дверь должна быть изготовлена по размеру проема, да и сам проем нужно переделывать – это долгая песня.