В этот момент на экране вспышкой от зажигалки мелькнула платиновая шевелюра.

Один за другим погасли мониторы; камеры по очереди, подобно жуткому обратному отсчету, прерывали трансляцию – до тех пор, пока на экране не осталось только фантомное изображение выпяченного подбородка. Словно кто-то по ту сторону самодовольно показал средний палец.

– Что ж, – сказал Тристан, едва заметно улыбаясь. – Думаю, мы закончили.

Ощущения были именно такими, каких ожидал Джеймс. Он чувствовал себя обычным, нормальным. Словно умер, только хуже. Пустота внутри казалась глубже, чем при смерти. Возможно, так даже лучше, подумал он, умереть еще живым. Взирать на плоды собственной империи без страха, что они когда-нибудь обратятся в прах.

– Vene, vidi, vici, – хрипло прошептал Джеймс. Пришел, увидел, победил.

Тристан издал грубый смех.

– Сильно же это помогло Цезарю.

Непринужденной походкой, присвистывая, он покинул офис.

Гидеон

Оставшись без зелий, которые помогали не спать, Гидеон снова оказался перед выбором: нарколепсия (привычно, хоть и раздражает) или кокаин (действенная отрава, хоть и немного топорная). Он покинул поместье, не исполнив до конца своих обязательств по договору – отработал полгода вместо положенных двенадцати месяцев, – и решил, ну его на хер, предпочтя реальности царство снов. Впервые сделав выбор в пользу грез, а не жизни.

Когда нападало желание потеребить старые раны, он навещал Парису, от души (а значит, оправданно) делая себе больно. Бывало, к нему, как и раньше, присоединялся Макс. Правда он успел наладить собственную жизнь. Видимо, оставшись на два года без Нико с Гидеоном, вынужденно обзавелся новыми хобби: нашел себе девушку, очень милую. Как-то раз они позвали Гидеона в гости на ужин, в манхэттенскую квартиру, и он неохотно согласился. Просто захотел лично убедиться, что Макс счастлив. Само собой, Макс грустил, но вообще дела шли неплохо, и Гидеон в очередном приступе мазохизма осознал: у Макса есть дела полезнее, чем шляться за компанию с печальнейшим другом. Когда-нибудь, возможно, Макс решит устроить революцию или сколотить банду, – вот тогда пусть и будит Гидеона на здоровье.

А до тех пор Гидеон поспит в удовольствие.

Нико не одобрил бы его выбора. Или нет? Он сам хотел, чтобы Гидеон был, цитата, в безопасности, а во сне он чувствовал себя очень спокойно. Про Гидеона, похоже, забыли. Счетовод не появлялся, Гидеон о нем даже не слышал. Мать тоже перестала быть угрозой, да и Общество в погоню не кинулось. Гидеона ничто не беспокоило, ничто за ним не гналось… никто его не ждал. И пусть он грустил из-за этого, что с того? Многие люди депрессуют. Боль не делала Гидеона особенным, как не делала никогда прежде.

По привычке он бродил у кого-то во сне, шел вдоль линии берега, слушая, как вздыхает прилив. Хозяину сна Гидеон, скорее всего, показался бы размытым пятном. Чем-то, что нарисовало воображение, картинкой, собранной на скорую руку рациональным умом и забытой к моменту пробуждения. Это были хорошие грезы, успокаивающие. В реальной жизни Гидеон ни разу не бывал на пляже. Глухой городишко, в котором он вырос, и галлюцинации чужого сознания не в счет. Он по-настоящему не знал, каково это, когда волны лижут ноги, но думал, что это приятно. Ощущения были теплыми. Как от вида ямочек на щеках при бесстрашной улыбке.

Гидеон моргнул, сообразив, что слишком долго смотрел на море и, похоже, создал мираж. По песку скользнула тень оперенного крыла сокола, и Гидеон вскинула голову. Сердце заколотилось; Гидеон сперва глазам не поверил, но постепенно сдался и принял то, что видел.

Рядом со вздохом присел Нико и зарылся ногами в песок.

– Странно это для тебя, Сэндмен, – зевая, сказал он и прищурился на горизонт. – Где это мы? Похоже на дом моей abuela.

О нем Гидеон знать никак не мог.