Человек по имени Нотазай был, конечно же, прав.

Но что еще важно, он сильно ошибался.

* * *

Нотазай даже не догадывался, что в тот момент, когда они с Либби Роудс получали ответы на запросы, она уже знала о нем. Знала и мучилась, ведь еще недавно была той, кто взвалил на себя бремя излечения мира от хворей, а тут перед ней возникла очередная напасть. Еще одна пара нечистых рук.

Правда, Либби Роудс была не в курсе, что, когда Нотазай расставался с Парисой Камали, та уже понимала кое-что очень важное о принципах работы архивов. И она не стала делиться этим знанием, особенно с ним. Париса Камали не была честной. Говорить правду ей не пристало.

Либби не сдержалась и украдкой бросила взгляд на Нотазая. Вернее, на то, что выдали по его запросу архивы. В ее глазах Нотазай заметил нечто вроде саркастичного блеска, насмешки, хотя это могла быть и просто игра тусклого света. Решив не продолжать беседу, он широким шагом направился к выходу из читального зала и остановился только в коридоре. Там развернул записку, мягкую, словно лепесток цветка. Увиденное Эдвин Санджрани, рожденный чудом, посчитал уколом иронии – будто бы вселенная неодобрительно стукнула судейским молоточком.

Либби Роудс прекрасно знала это чувство, потому что прежде сама видела то же самое сообщение, даже несколько раз. «Запрос отклонен». При виде бумаги в руках Нотазая она узнала тюрьму, которую он сам же для себя выстроил. Точно в такую же добровольно вошла Либби, и точно такая же стала неотвратимым концом Атласа Блэйкли. У библиотеки было чувство юмора, о чем Либби Роудс знала прекрасно. Подло, но ничего не поделаешь.

Ведь на этот раз архивы наконец-то исполнили ее желание.

«Могла бы я спасти сестру?»

Скольких человек она предала в поисках этого ответа?

На, прошуршали, прошелестели архивы, и кольца искушения затянулись туже.

Открой книгу и выясни.

Конец

Вы, разумеется, понимаете, что все сказанное Атласом Блэйкли в момент его кончины – это показания умирающего. Восхваления того, кем он мог бы стать. Простите за нарциссизм, но когда еще человеку петь гимны самому себе, как не перед лицом неминуемого конца? Он рассуждает о предательстве, зная, что он сам – предатель. Верит, что только вы способны его понять, ведь, если честно, вы уже его поняли, и он это знает. Когда вы родились, мир умирал. На самом деле ему уже конец.

Остались только вы да Атлас.

* * *

В последние мгновения жизнь не проносится перед глазами Атласа Блэйкли. Он не видит вариантов того, что могло бы быть, иных, непройденных путей. Миров, которые он ставил себе задачей создать и которых так и не найдет; исходов, которые он решит найти и которых ему никогда не понять. Но это неважно. Если человеческий разум в чем и хорош – а Атлас сечет в умах, – так это в проекции альтернативных реальностей, того, что кто-то зовет раскаянием, кто-то – сомнениями. В вещах, которые наблюдал всякий, поднимавший взгляд к звездам. Душа Атласа – очень даже человеческая, и потому, в одних смыслах, она окончательно расколота, в других – цельная. Атлас не знает, добрые люди или плохие. Он сам понемногу и такой, и такой.

Трудно сказать, продолжает ли Атлас свою отчаянную борьбу за искупление. На карту поставлено многое, ведь природа сознания непознаваема, и неизвестно, что будет, когда оно погаснет, исчезнет без следа.