|
Нотазай знал о слабом сердце Спенсера, но как было выверить подходящую дозу героина? Бедолаге тупо вынесло мозг. Все когда-нибудь ошибаются, а мир вроде не сильно обеднел. Подумаешь, очередной сынок кого-то кузена чьей-то там милости, высочества и прочего вашества, да и потом, Нотазай к тому времени уже примирился с трагедией. Он спас бесчисленные жизни, совершил всевозможные открытия в технологии биомантии, и вообще, Спенсер сам за себя решал.
Куда важнее была библиотека. Где-то там, в тени существовали Александрийцы, и Эзра Фаулер преподнес ключ от собственной эхо-камеры. Подтвердил знание Нотазая о том, что есть шанс переделать мир. Не тот, который стремился спасти сам Эзра – никто не мог знать о событиях далекого будущего наверняка, – а тот, в котором жил Нотазай. Тот, который с самого начала медленно загибался. В чем вообще корень проблем? В религиозных конфессиях? Империализме? Изобретении печатного слова, парового двигателя или ирригации? Не было смысла углубляться так далеко в прошлое, когда центр всего – библиотека, заключенные в ней ресурсы, которые Нотазай собирался захватить, обуздать. Он ведь родился для этого, для спасения человечества и, получив доступ к архивам, стал бы тем, кто наконец вернет эти знания людям. Или… «Только не он, – брезгливо прозвучал женский голос. – Нет ли кого-то еще?» Или… «Мы должны вернуть страну себе!» Или, может, оно того не стоило – отдавать подобные знания в руки капиталистов вроде Джеймса Уэссекса? Едва узнав, что архивы реальны, он не стал себя сдерживать и спроектировал пистолеты, взрывающие сознание. Архивы, определенно, не должны были достаться правительству Соединенных Штатов или китайской разведке. Эти и так продолжат загрязнять океаны и в конце концов уничтожат солнце. Архивы – достояние академиков, к числу которых принадлежала его давняя подруга, доктор Аранья, вот только в последние месяцы она совершенно слетела с катушек. И хотя Нотазай не мог поспорить с эффективностью ее методик, тиранов не положено смещать направо и налево, тут есть строгие правила. Миру хватало за глаза Штатов. Нельзя просто так взять и вмешаться в дела какой-либо страны только потому, что ее лидер объективно кошмарен. Отчасти Нотазай понимал, что некоторых людей не спасти. Всегда будут те, кто, узрев собственными глазами чудо, продолжит ныть о том, что кожа у них слишком смуглая. Так уж устроен мир, он всегда был таким, и когда Нотазаю поступило предложение встать у руля Общества, он тут же увидел возможность. Стоя в богато украшенном особняке, он уже знал, какие перед ним открываются перспективы. Самая его суть диктовала покончить с секретностью, тиранией избранного меньшинства, академической олигархией и богатством, способными изменить траекторию цивилизации. Он мог силой вывести Александрийцев на свет, раскрыть их грязные тайны, язвы организации, всю массу пороков, отсутствие хребта – в буквальном и переносном смысле. Однако желание покинуло его. Медленно, капля за каплей, словно угасающие лучи света из окон, похожих на змеиные зрачки, узких щелок в стенах освященных залов сокровенного дома. Нотазай проходил мимо портретов, викторианских бюстов, колонн в стиле неоклассицизма, но вдохновение исчезало в трещинах усталого сердца, в тенях измождения. Как и о раке, что передался ему по наследству, в глубине души он знал о конце, который однажды настигнет его. О будущем, которое он уже мог предсказать. Человечество не хотело меняться. Оно этого не заслуживало. Нотазай смирился, зная, что от этой двери уже не отойти, что от этой правды не отвернуться. И в тот момент, когда Нотазай отказался от чуда, он распахнул двери читального зала и увидел там молодую женщину лет двадцати с чем-то: шатенка, волосы убраны в хвост; простая юбка в паре с непримечательными туфлями. У девушки было плоскостопие из-за проблем с осанкой. |
