Небольшая, неопрятная бородка, редкие, будто выщипанные усики, подрагивающие, беспокойные пальцы рук, то перебирающие ножи и вилки, то сжимающие граненный стакан. Недавний зек, несмотря на его заверения, все еще чувствовал себя преступником, за которым следит его величество Закон.

Он сидел за столом вместе с приехавшими Засядько и Федоровым, пил задиристый самогон собственного производства, Закусывал соленными огурчиками да вареной картохой. Скудность стола компенсировала дружеская беседа. Вообще то, беседовали старые друзья – Поршень и Усач, Федоров помалкивал, прислушиваясь к уличным шумам. Все еще не привык к своему «подпольному» положению.

– Я вот тоже завязал, да дерьмовый Свистун вытащил из узелка… Ты знал Жетона?

– Встречаться не доводилось, но слыхал. Видный авторитет, безжалостный бандюга… А он то что тебе: сват, брат?

– А Красулю? – не отвечая на опасный вопрос, Иван поторопился перевести беседу в другое русло. – Баба такая, тоже – в законе.

– Вот Красулю знал. Перед тем, как отправили меня париться на зону, во время разборки на моих глазах лично замочила дружана. Жестокая баба, но аппетитная, приманивает мужиков своими фуфелями… Тьфу, дьявол, снова перешел на феню! – раздраженно пробурчал Усач и потянулся к бутылке. – Давайте лучше еще отведаем самогончика. Ядренный – беда, баба моя умелица – что борщи варить, что пойло гнать.

Поршень охотно протянул свой стакан. Федоров отрицательно покачал головой и прикрыл рюмку ладонью. Уговаривать не стали. Выпили и дружно набросились на закусь.

Упоминание имени Надежды будто возвратило Федорова в недавнее прошлое. Показалось – к его телу прильнули ласковые пальчики женщины, к лицу приблизились полураскрытые ее губки. Но привычного мужского желания не было – его словно придавили мысли о жестокости Красули, ее кровожадности.

– Так почему ты называешь Свистуна «дерьмовым»? – насытившись и затянувшись «примой», возобновил прерванную беседу хозяин. – Где он тебе ножку подставил, дорогу перешел?

– А где твоя баба? – на всякий случай спросил Иван, опасливо оглядываясь на дверь. – Ежели дома…

– Нет ее, на рынок пошла с гостьей…

– Это с какой же гостьей? – не успокаивался Поршень. – Сродственница?

– Свистун привез свою кралю, попросил приютить. Часто наведывается, обнимаются целуются. А мне то что – кушетки девка не пролежит, а на пропитание хахаль отвалил большие деньги. Ничего плохого сказать не могу, девка добрая, уважительная. Однажды, подхватил я гриппок – два дня не отходила от постели, поила какими то травяными отварами, малинкой. А то, что спит с парнем – дело молодое, горячее, может и образуется у них что то крепкое… Так что за черная кошка пробежала между тобой и Свистуном? – считая вопрос о гостье исчерпанным, возвратился Усач к старой теме.

Поршень подумал, подумал и открылся. А почему, спрашивается, он должен таиться от старого друга, с которым бедовал на зоне, хавал баланду, мечтал о свободе? Это пусть Свистун таится и изворачивается, это он заманил дружана в силки, пытался заставить снова проливать кровушку. Слава Богу, случай на проезжей части улицы спас Ивана от греха. Случай и… Федоров.

Глотая слова, заикаясь, выложил историю вербовки посланцем Жетона. Упомянул, конечно, о жадной своей супруге, о загребущих ее руках. Если бы не Тамарка, он ни за что не согласился бы возвратиться в обличье кровавого киллера. Виновна она и собственное его малодушие, мягкость, недостойная настоящего мужика.

Засядько говорил, повернувшись к Михаилу, ибо его откровения более предназначались отставному офицерику, нежели Усачу. Ведь в больнице они так и не закончили разговор, киллер так и не признался до конца.