Эллен Кэй, сцепив руки в замок, молча стояла в окружении нескольких старейшин и смотрела на Софию. София вспомнила, как они вместе стояли в соборе и наблюдали за Аланом Риккином, внимательно рассматривавшим Яблоко Эдема.

«Ваше время еще придет, дитя мое».

– Воздадим славу не себе, но будущему, – произнесла Эллен Кэй.

За пределами Тамплиер-Холла город жил своей обычной жизнью. И люди не догадывались, как разительно все изменилось. Но очень скоро они об этом узнают.

София услышала приближавшийся вой сирен и собрала волю в кулак. Впереди много дел. Сейчас начнется осмотр места происшествия, допрос свидетелей. Будет сфабрикован и представлен прессе правдоподобный рассказ о трагической гибели исполнительного директора «Абстерго индастриз» Алана Риккина.

София подняла голову и посмотрела на темное вечернее небо: сквозь густую серую пелену не пробивалась ни одна звезда, не видно было ни одного силуэта облака. Она обвела взглядом крыши домов. Где-то там прятался человек, который мог стать ее любовью, но стал врагом.

Но ничего, тамплиеры найдут его.

Найдут их всех.

Он был не один. Рядом с ним на крыше стояли его братья и сестры. Их было много. Ассасин заметил на небе силуэт большой хищной птицы. Орел? Возможно. Вполне возможно.

Он мог смотреть глазами птицы.

И в каком-то смысле он мог летать, как ему мечталось в детстве.

Каллум Линч глубоко вдохнул, раскинул руки и спрыгнул.

Натан

Но еще меньше Натан хотел превратиться в одного из тех несчастных обитателей «комнаты беспредельной пустоты». И поэтому на этот раз он согласился отправиться в машину добровольно. София улыбнулась и сказала, что рада решению Натана по доброй воле войти в «Анимус», заверив, что потребуется всего несколько регрессий и на этом все закончится.

По лицу Натана текли слезы, когда он кивал головой в знак согласия.

«Я ненавижу его. Ненавижу Дункана Уолпола. Ненавижу, как он обращается с людьми, ненавижу его отвратительное высокомерие и жадность.

Я ненавижу его, потому что он слишком похож на меня.

Я хочу быть лучше».

Лондон славился тремя тысячами питейных заведений, у каждого было свое лицо и своя клиентура, и не раз Дункан узнавал там нечто полезное для обеих организаций, на которые работал. Разделавшись с делами, он снова возвращался к выпивке и визитам в здешние бордели.

Иногда, что было весьма удобно, и горячительные напитки, и любовь подавали в одном месте. Ему нравились эль и шлюхи в таверне «Английская роза» в Ковент-Гардене. Там было и дополнительное развлечение, к которому Дункан испытывал пристрастие, – в отдельной комнате в подвале проводились петушиные бои. Конечно, не такие захватывающие, как травля привязанного быка собаками, но хоть какая-то кровавая забава, пока в одной руке держишь кружку эля, а другой рукой обнимаешь девку.

Стук в дверь вонзился в виски острыми иглами, и Дункан зашипел от боли.

– Пошел прочь! – заорал он и снова поморщился, оглушенный собственным голосом.

– Простите, сэр, вам сообщение, – сказал за дверью детский голос.

Дункан застонал, узнав голос. Он с трудом поднялся, моргая и щурясь от слишком яркого, несмотря на закрытые ставни, света. Он посидел на краю кровати, сообразив, что вернулся ночью в таком бессознательном состоянии, что забыл снять кюлоты. Из кучи монет на небольшом изящном столике он взял одну, приложил к разламывавшейся от боли голове, кое-как дошел до двери и открыл ее.

Джеффри, скорее всего, не догадывался, кем был и чем занимался его хозяин. И это его незнание сохраняло ему жизнь. Все, что следовало знать мальчишке, – это то, что ему хорошо платят и требуют за эту плату самую малость – доставлять сообщения и пакеты.