И чем дольше смотрел я на этот смертоносный сосуд, тем более странное ощущение проникало в душу, сюрреалистическое (той самой «живой жутью» когда-то обозначил я его). Серый, подернутый пеплом колорит картины усугубляется, по контрасту, пурпуром и золотом этого центрального символа пира. «Что ж, так и было задумано!» — произнес я вслух; и мистическое чувство, словно неуловимое воспоминание, иссякло.

Что-то я хотел… Взгляд переместился в левый угол фрески. «До скорой встречи в родовом склепе». Да, похож, но переть в предрассветных потемках на кладбище не к спеху. Но и лежать тут невмоготу. Встал, оделся, выключил ночник, прижался лбом к холодному оконному стеклу с редкими проблесками капель. «Запертый сад — сестра моя, невеста, заключенный колодезь, запечатанный источник». Что мне дает силу жить? — впервые задал я этот вопрос. Что (кто) щадит мою жизнь? Не знаю. «Запертый сад — сестра моя, невеста…» — зачем я сказал? Я так чувствовал. Но это подло, об этом я говорил под римским небом возле Дома Ангела, говорил с отчаянием, стихи не шли, дух творчества иссяк… И вдруг вспомнил сегодня — это любовь? Зачем она мне теперь? «Заключенный колодезь, запечатанный источник»… Не библейским садом — погибающим парком обнажилась на исходе ночь. В этом парке кто-то живет. Ну, не впадай в бред! Как она сказала: «У вас же нет запасного яда». Запасного не было… Но значит ли это, что Евгений жив? Тьфу, бред!

Но меня уже потянуло туда. Я прокрался на цыпочках на кухню, дверца шкафа простонала жалобно. Замер, выждал — ни звука, в коридоре постоял, борясь с желанием войти и забыться… «как любезны ласки твои»… одолел соблазн и выскользнул на волю. Умом понимая, что нервы расходились, покоя не дают… но как бы не своим умом действуя.

Прошелся по опушке парка, выхватывая лучом фонарика пожухлую крапиву, репейник, влажные от недавнего дождя стволы осин и лип… «Шорох крыльев в глубине — кто он? где он? — внятны мне свист подземного бича, блеск небесного луча». Никого. Тишь. И двинулся, огибая парк, на кладбище. А когда, достав ключ, подошел к склепу, услышал натуральный шорох за спиной, обернулся, кусты шевелились на опушке, мелькнуло будто белое пятно, я засек уже на бегу и провалился впотьмах в неглубокую яму — опавшую могилу, — выбрался, вломился в чащу. Никого не видать, не слыхать… Какое-то время я еще метался по парку, окончательно вымок и поплелся в дом.

19 сентября, пятница

Пришлось растопить на кухне печку, одежка высохла к утру, к появлению художницы, выспавшейся, такой молодой и свежей, не замешанной, — что подумалось: плюнуть на все это, вступить в «империю» и отправиться с возлюбленной в кругосветный круиз. Или навсегда. К златознойному солнцу, к белопенному морю, к вечноцветущему саду… к Дому Ангела, где остались наши тени… меня уж нет, а те — неподалеку, в запаянных металлических сосудах.

Оказалось, Ларе тоже надо в Москву в художественный салон (что-то там насчет выставки), и мы действительно отправились в светозарное путешествие под пасмурным низким небом. «У нас в поместье живет леший». Говорил я небрежно, не хотелось ее пугать. «Что за фантазии?» Кратко пересказал свое ночное путешествие. «Такое впечатление, будто Евгений приходит по ночам навестить погребенных». — «А вы клялись, что в склеп ни ногой!» — «Хотел сравнить изображение на фреске, ключ прихватил на всякий случай».