Всеволод приехал из Опочки к нам домой и поведал, что Родя задержался — может, навсегда — с бабкиной воспитанницей. «Такая обольстительная стервочка». Да уж, брат чуял зло — его сфера, — как породистый пес дичь. «Я сначала не поверила, ну, его вечные шуточки, вечная ревность к тебе. Всеволод люто тебе завидовал, но тут объяснил, что видел вас в открытое окно ее мастерской (значит, будущий барин не сразу уехал, «дозором обходя владения свои»). Ты со страстью декламировал: «О, возлюбленная моя, и пятна на тебе нет». И все равно я не поверила, но ты сам подтвердил». — «Но почему ты ушла к Всеволоду?» — «Кто подвернулся, у Женечки я жить не могла в одной комнате…» — «Потому что он любил тебя?» — «Наверное. Он меня там уговорил пожить — временно, пока он все не уладит». Вот это уладил так уладил — ценой своей жизни! «Но Севка приставал к тебе, я знаю от горничной: имею право хоть на одну ночь…» — «Ты смеешь меня ревновать? (Сколько презрения, но я заслужил!) А то ты не знаешь его шуточек! Он был в восторге, что может поиграть с тобой в подкидного дурака». — «Подкидной дурак — это я». — «Вы оба. Я жила своей жизнью, он — своей, в разъездах, путался с девочками, где-то их подбирал». — «На Киевском вокзале. Я хотел найти ее и не успел… подружку той несчастной, чей прах лежит в мавзолее!»

Мы разом вздрогнули и взглянули на мертвую.

— Наташа, рассказывай! — взмолился я. — Может, будет легче.

— С бабушкиных похорон он приехал в ярости, и я решила уйти (Женечка давно дал мне свой ключ). Хотела собрать вещи и вдруг вспомнила, что оставила в прихожей сумочку — ту, с византийской мозаикой, мы в Венеции купили, помнишь?

— Она лежала на пьедестале статуи Петра.

— Да. Вышла — ты… Я как-то не обратила внимания, что ты делаешь с бокалом, только потом сообразила. В общем, я ничего не поняла, он появился с сигарой, ты сбежал, а он говорит так необычно серьезно: «Родька не в себе, мне кажется, он хочет умереть». Я машинально схватила косметичку (должно быть, застряло в голове, что за ней пришла) и побежала за тобой.

— Я тебя не видел.

— Нет. Ты несся по Садовому кольцу, я отстала, но поняла — к Киевскому. И поехала в Опочку.

— Ты здесь бывала?

— С какой стати? Но знала маршрут от Жени. Мне трудно объяснить. «Хочет умереть» — вы с братом заразили меня безумием. Я даже забыла про эту женщину.

— Как же мы не столкнулись хотя бы в автобусе?

— Где?.. А, я на попутке, до больницы санитарная машина подбросила. Прошла проселком.

— Я все время чувствовал, что меня преследуют в потемках, но думал — крыша поехала.

Она кивнула отстраненно.

— Я про нее забыла. А когда увидела вас на крыльце, как вы обнимались, то ушла. Шла и шла, поздно, пешком до станции. Она действительно умерла?

Я кивнул.

— Это правильно. Я опоздала на последнюю электричку и сидела на лавочке на платформе, когда ко мне подошел старик (с электрички из Москвы) и спросил: «Деточка, что-то случилось?» Я сказала: «Не знаю». И он взял меня с собой. По дороге в больницу он что-то рассказывал с увлечением, я не слушала… вдруг — твое имя: Родион Петрович. И я услыхала целую повесть о наследстве, о смерти Марьи Павловны.

— Старый болтун верен себе.

— Он очень горюет, по-моему, они любили друг друга, потому она и выдержала тридцать лет.