Страх. В глазах, в движениях - страх. И благоговение перед чудом.

    Боль. Не от ожогов - от предательства. От непонимания. Боль и пустота в груди, там где раньше было сердце. Теплое, отзывчивое сердце…

    -  Творец отпустил грехи ея и простил… - это священник

    -  Заткнись! Это мы перед ней виноваты, - а это Шарап. В его глазах - вина. Стыд, вина и запоздалое раскаяние. - Прости, солнышко…

    Снова солнышко, а не ведьма. Почему-то это уже не радует. Боль на сердце, боль и тоска. Творец, почему ты не дал мне умереть?

    -  Предателям - нет прощения, - голос мертвый, словно бы не ее. - Вы - сами себе кара. Я не брошу в вас свое проклятье. Вы - сами себе проклятье. Я не пожелаю вам смерти. Она - слишком хороша для вас. Не хочу ни видеть вас, ни помнить о вас…

    Она идет сквозь толпу - обнаженная, беззащитная. С сердцем, истекающим кровью. Рыжие волосы лепестками огня скользят по плечам. И толпа поспешно раздвигается перед ней. В страхе. В благоговении. В непонимании.

    Она проходит мимо них, не глядя ни на кого. Проходит по улице мимо приземистых домов, мимо свежего пепелища на месте их с тетей Мафьей хижины (Сердце сжимается от новой боли. А ей-то казалось, что больнее и быть не может). И исчезает среди деревьев, и только волчий вой (Днем! Летом!) сопровождает ее.

    -  Все, жена, собирай манатки, - говорит Шарап, по-прежнему глядя вслед девушке. - Ни дня здесь не останусь. Проклято это место. Поедем в город…

    -  Ты чего, Шарап? - это староста. - Она же сказала, что не будет проклинать нас.

    -   Она - нет. Мы сами себя прокляли, - Шарап в упор смотрит на старосту, и тот отводит глаза. - Теперь никому на этой земле ни радости не видать, ни счастья. Да и на другой - не знаю. Я уезжаю. Вы - решайте сами.

    -  Пропадешь ты в городе, - это Опарь, посерьезневший, как-то разом растерявший всегдашние свои ухарство и бахвальство.

    -  Авось, не пропаду. Тяжко будет, да. Да только такие грехи жизнью своей замаливать должно, - он бросает тяжелый взгляд на съежившегося священника. - Вот только, хватит ли ее, не знаю. Пойдем, жена. Надо засветло уехать.

    -  Дело говоришь, Шарап, - это Кумила, кузнец. - Пойду и я собираться. Мне, бобылю, проще. Ни жены, ни детей… Молот с собой возьму, а за наковальней дело не станет. Для кузнеца завсегда работа найдется…

    На следующий день начался исход. Жители спешили покинуть деревню, как крысы тонущий корабль. Часть, конечно, осталась - из тех, у кого голос совести промолчал. Да из тех, кто потрусливее. Впрочем, оказалось, что это одни и те же люди…

    -  Глянь-ка ребята! Девка! Голая!

    -  Вечно тебе, Рубай, девки мерещ… Ох, ни хрена ж себе! Одна! Ночью! В лесу!

    -  А это, часом, не мавка?

    -  Какая, на хрен, мавка! Рожа-то вся в крови, видишь? В мавке-то откуда кровь?

    -  Вот свезло, так свезло! Эй, красотка, иди сюда, погреем… Чур, я первый!

    -  Первый - атаман. Эй, девка, будем по-хорошему, или силой?

    Злобный рык заставил его отпрянуть. Рядом с незнакомкой возник из темноты матерый волк и зло оскалил клыки, глядя разбойнику прямо в глаза. Так, что тот с пугающей ясностью осознал - не пугает. Одно движение - и прыгнет. И даже смерть этого зверя не остановит.

    Девушка спокойно подошла к огню и зачерпнула рукой горсть углей.