– Мама, гордыня тут ни при чем, и в непослушании я не повинна. Лорд Реднор сказал, чтобы я носила его и никогда не снимала. – На лице девушки промелькнул испуг, тотчас сменившийся решительностью. – Мама, я не сниму кольца, пока он мне не велит сделать это.

– Он! Он! – вне себя закричала Эдвина, охваченная приступом неизвестно откуда взявшегося страха. – Можно подумать, во всем мире существует один единственный мужчина, и стоит тебе сказать «он», как всем сразу станет понятно, о ком идет речь!

Слова матери и ее напор ошеломили Леа, но она и не пошевелилась, чтобы снять кольцо, и только слушала, слегка поджав губы. Теперь ей стало понятно, что делать – нужно жить и ждать Кейна.

– Ну ладно, – сдаваясь, проговорила Эдвина, – не хочешь отвечать – ступай и возьмись за работу. Или ты думаешь, что если ты помолвлена с именитой персоной, то у тебя не осталось никаких обязанностей?

– Нет, мама! Я готова делать все, что ты мне скажешь, – покорно согласилась Леа.

– Погоди. А где твой крестик с распятием?

– Я отдала ему… то есть лорду Реднору, мама. Ему он нужнее, а своего у него не было.

«Что творится с дочерью? – недоумевала Эдвина. – Всегда такая покладистая и доверчивая, она всего за два дня стала своевольной и замкнутой».

– Леа, я хочу тебя предупредить: рана телесная не столь опасна, как ущерб, нанесенный собственной душе.

Мать словно читала ее мысли. Леа вспыхнула, глаза ее вновь наполнились слезами.

– Мама! Он не сделал и не сказал мне ничего бесчестного, – прошептала девушка, сдерживая рвущиеся наружу рыдания.

– Мне не важно, что сказал или сделал лорд Реднор. Мне важно, что сделала ты.

– Я… не сделала ничего, – последнее слово Леа произнесла с легким нажимом, но в целом фраза прозвучала неуверенно и как то беспомощно.

Убедившись, что упреки здесь не помогут, Эдвина отвела дочь к себе в комнату и усадила на кровать.

– Леа, я люблю тебя. Ты – мое дитя; я еще помню муки родов, помню, как я кормила тебя грудью. Неужели я могу желать тебе зла? Просто я уже достаточно настрадалась, чтобы стать немножко мудрее. Я хочу лишь одного: проложить тебе дорогу, подготовить к той боли, что ждет тебя впереди, чтобы ты перенесла все это хоть немного легче, чем я.

Румянец постепенно оставил щеки девушки, уступив место смертельной бледности.

– Ты раньше никогда не говорила со мной так, мама.

– Я боюсь потерять тебя, Леа. Нам и так скоро расставаться. Зачем рвать эту связь раньше времени?

Леа не понимала саму себя, но нежность матери вызвала в ней ответное чувство, и ей захотелось поговорить с ней о том, что сейчас волновало ее больше всего.

– Как же быстро, – проговорила она странным, отрешенным голосом, – грех затягивает нас в свои сети. – Она не смотрела на мать и потому не могла увидеть гримасу боли на ее лице.

– Матери подобны Богу тем, что продолжают любить своих детей, какие бы грехи они не совершили. – Эдвина старалась говорить спокойно, хотя совладать с собой ей было нелегко. Прежде всего, в ней говорила материнская ревность.

– Я очень надеюсь на это, мама… ибо я… повинна в грехе похоти, – тяжело вздохнула Леа. Огромного труда стоило ей облечь в непослушные слова то, в чем она боялась признаться даже самой себе.

– Что?! – взвизгнула Эдвина, тотчас же побледнев, как и ее дочь. – Когда?! С кем?! – срывающимся голосом вопрошала она. – Ведь я все время приглядывала за тобой!

– Когда он поцеловал меня, – Леа разрыдалась, испугавшись бурной вспышки материнского гнева. – Я и подумать ничего не успела. Я не владела собой.