|
- Зачем же вы тогда стоите на краю могилы? - Чтобы спасти свою честь, которой вы хотите меня лишить. - О!.. Оставьте при себе это бесценное сокровище, - ответил Вокульский и вынул из стола роковые бумаги. - Речь идет об этих документах, не правда ли? - Вы еще спрашиваете? Вы издеваетесь над моим отчаянием! - Послушайте, пан Марушевич, - сказал Вокульский, просматривая документы, - я мог бы сейчас прочитать вам нотацию или просто помучить вас неизвестностью. Но поскольку мы оба уже совершеннолетние, то... Он разорвал бумаги на мелкие клочки и отдал их Марушевичу. - Сохраните это себе на память. Марушевич упал перед ним на колени. - Сударь! - вскричал он. - Вы подарили мне жизнь! Моя благодарность... - Не ломайтесь, - перебил его Вокульский. - За вашу жизнь я был совершенно спокоен, так же как я совершенно уверен, что рано или поздно вы угодите в тюрьму. Просто мне не хотелось сокращать вам этот путь. - О, вы безжалостны! - ответил Марушевич, машинально стряхивая пыль с колен. - Одно доброе слово, одно теплое рукопожатие могло бы повернуть меня на новую стезю. Но вы на это неспособны... - Ну, прощайте, пан Марушевич. Только не вздумайте когда-нибудь подписаться моим именем, потому что тогда... понятно? Марушевич ушел разобиженный. "Это ради тебя, ради тебя, любимая, сегодня я избавил от тюрьмы человека. Страшное дело - лишить кого-нибудь свободы, даже вора или клеветника!" - размышлял Вокульский. С минуту еще в нем происходила борьба. Он то упрекал себя, что не воспользовался случаем избавить общество от негодяя, то задумывался - что сталось бы с ним, если б его засадили в тюрьму, оторвали от панны Изабеллы на долгие месяцы, может быть годы. "Какой ужас - никогда более не видеть ее!.. и, наконец, кто знает, не в милосердии ли высшая справедливость?.. Как я стал сентиментален!.." Глава тринадцатая Tempus fugit, aeternitas manet* ______________ * Время течет, вечность неизменна (лат.). Хотя дело Марушевича было улажено с глазу на глаз, все же оно не осталось в тайне. Вокульский рассказал о его посещении Жецкому и велел вычеркнуть из книг мнимый долг барона, Марушевич же повинился барону, прибавив, однако, что теперь уже не за что сердиться, раз долг списан со счета, а он, Марушевич, намерен исправиться. - Я чуствую, - говорил он, вздыхая, - что мог бы совершенно перемениться, будь у меня хоть тысячи три в год. |
