|
А вот манеры и взаправду французские: я слыхал, француженки – они как раз такие, фасонистые. Но Фартинг говорил, будто у них в Лондоне пошла такая мода, что горничные все хозяйкины повадки перенимают. В: Она из Лондона? О: Так мне сказывали, сэр. В: Но говорит как уроженка Бристоля? О: Да, сэр. Ужин просила подать к себе, прямо как леди какая. А комнату ей отвели отдельную. Уж мы на нее дивились. Фартинг все ее честил да попрекал чванством, а Доркас моя, напротив, хвалила: девица, мол, обходительная, не кривляка. А что ужинала не со всеми, так она сказала, что у нее разыгралась моргень и она желает отдохнуть. Я так думаю, не нами она погнушалась, а Фартингом. В: Какова она была на вид? О: Что ж, девушка пригожая. Бледновата, правда, и худосочная, как все лондонские, но лицо приятное. Ей бы еще дородства прибавить. Запомнились мне ее глаза. Карие, да такие тоскливые – как у оленихи или зайчихи. Смотрит – и будто не понимает. При мне ни разу не улыбнулась. В: Не понимает? Чего не понимает, мистер Пуддикумб? О: Как ее догадало тут очутиться. Как у нас говорят – «ровно форель на кухне». В: Она с кем нибудь имела беседу? О: Да нет, разве что с Доркас. В: Не пришло ли вам на мысль, что это не горничная, но вельможная дама, выдающая себя за оную? О: Да, сэр, ходят такие толки, будто это была какая то знатная леди, досужая сумасбродка. В: Вы полагаете, она бежала из дому со своим воздыхателем? О: Я то ничего такого не полагаю. Это Бетти, кухарка, да мистрис Пуддикумб. А я, сэр, угадывать не берусь. В: Хорошо. Теперь я предложу вам вопрос сугубой важности. Можно ли заключить по поступкам мистера Бартоломью, что он подлинно таков, каким изобразил его мошенник Фартинг? Похож он на человека, который готов, пусть и скрепя сердце, пресмыкаться перед богатой теткой? О: Ручаться не могу, сэр. По всему видно, что он привык держать себя хозяином и по натуре горяч. Но ведь нынче это у многих молодых людей в обычае. В: Не походил ли он на джентльмена более высокого разбора, нежели чем вам о нем сказывали? На выходца из более благородного сословия, чем его дядя торговец? О: Наружность и повадки у него были как у настоящего джентльмена, это правда. А там – кто его разберет. Одно могу сказать: изъяснялся он не как простой народ. Мистер Браун – тот на нынешний лондонский манер. Племянник все больше молчал, но я приметил, что он выговаривает слова как северяне – примерно сказать, как вы, сэр. В: Он держался с дядей почтительно? О: Только что для виду, сэр. Спросил себе самый лучший и самый просторный покой. Взяло меня сомнение, сунулся я к мистеру Брауну – как, мол, изволите приказать, ан вышло, что распоряжается то племянник. И еще кой какие мелочи в том же роде. Но учтивости он ни в чем не преступал. В: Много ли они выпили вина? О: Какое много, сэр! Сразу по приезде спросили чашу пунша, пинту жженки, а на ужин – бутыль лучшей канарской мадеры. И ту не допили. В: Перейдем к следующему. В котором часу они отбыли? О: Да уж часу в восьмом, сэр. Мы в тот день так захлопотались, что о них и не думали: дело то было в самый канун майского праздника. В: Кто расплатился за постой? О: Мистер Браун. В: И щедро заплатил? О: Изрядно. Грех жаловаться. В: После чего они отправились по дороге в Бидефорд, так? О: Так, сэр. По крайности расспросили моего конюшего Эзикиела, какая дорога туда ведет. В: Больше вы в тот день о них не слышали? О: Один человек, что ехал к нам на праздник, сказывал, будто повстречал их по дороге. Он смекнул, что они останавливались на ночлег у меня, и все пытал, что их сюда привело. В: Из чистого любопытства? О: Да, сэр. В: И других вестей о них в тот день не приходило? О: Нет, сэр. Ни словечка. |
