– С ума сошла, Галь? – тут уже я не выдержал. – Это же я. Петров!

– Просто, понимаешь, убийство следователя прокуратуры – преступление Союзного масштаба.

– Это не убийство и не преступление, а самооборона! Я уже говорил. А то, что Горин меня пришел ликвидировать, так это к прокуратуре вопросы, а не ко мне. Он выманил меня на улицу, швырнув в окно записку, привязанную к кирпичу. Изъяли ее? Хоть и написана печатными буквами, но ведь можно примерно почерк прикинуть и сличить. По направлению движений штрихов, по степени нажима, по наклону, это уж тебе криминалисты-почерковеды лучше расскажут. Зацепка есть.

Но ответом мне несколько секунд была тишина.

– Нет там никакой записки, – виновато проговорила Галя.

– Как – нет? – у меня аж челюсть отвисла.

– И обломка кирпича нет в твоей комнате. Только разбитое стекло и осколки в сковороде с яичницей.

– Твою ж мать! Думаешь, я все придумал?

– Тише, Андрей… Мы разберемся. Ты же меня знаешь. Если Горин оказался гнидой, я до истины докопаюсь, даже если это повредит репутации городской прокуратуры, – потом она сбавила тон: – А ты, Андрей, сейчас, главное, на рожон не лезь. Под подпиской побудешь для общего спокойствия, чтобы массы не будоражить. А вы, Никита Егорович, подготовьте соответствующий приказ о временном отстранении Петрова от служебных обязанностей.

– Он на больничном, – незаметно подмигнул мне Горохов. – И так не удел пока.

– Замечательно, – Галина совсем не радостно, задумчиво потеребила петлицу на синем кителе. – Так всем лучше. А Горин всегда был себе на уме. Амбиций слишком много, мозги вроде есть, но что-то с ним не то было. Не раскусила я его вовремя.

Последние слова Галина произнесла с явным сожалением, хотя и пыталась придать голосу твердость. Мне даже показалось, что в свете робкой луны в ее глазах блеснули слезы. Я присмотрелся. Нет, показалось. Просто отсвечивает. Сильная женщина Галя. Ее помощника и ухажера только что прирезали, а она отрабатывает как стандартное убийство. Не дает эмоциям хода. Или у нее их нет?

Теперь я понял, что Федорову совсем не знаю… С самой первой нашей встречи в стационаре хирургии больше двух лет назад, когда она пришла снимать с меня показания, я так ее и не раскусил. А думал, что разбираюсь в людях, в женщинах… Эх.

К нам подошел Погодин:

– Андрюх! Что за фигня?

Лицо у него было – хоть комикс рисуй, да оно и понятно. Я кивнул ему, предложив отойти. Мы зашли за вереницу пустых милицейских и прокурорских машин. Я огляделся. Вокруг никого, можно говорить:

– Понимаешь, Федь. Хрень полная. Сегодня я был в прокуратуре, рассказал Гале про свои подозрения насчет Сафонова. Предложил ей план действий по разработке, что мы с тобой придумали. Горин там тоже возле нас терся. Поглядывал на меня странно. А, видишь, ночью пришел меня убивать, падла.

– Он явно заодно с Сафоновым, – закивал Погодин.

– Я уже ни черта не понимаю… Ведь он швырнул мне кирпич в окно, там шпагатом записка была привязана с угрозой, мол, не лезь куда не надо, иначе убью. Я и повелся. Выскочил на улицу, но Бог отвел. Как-то в последний момент увернулся от его ножа.

– Да, я уже все знаю… А про записку почему никому не сказал? Изымать ее надо. Это же прямое доказательство твоей невиновности.

– Сказал, только говорят, записки уже нет. И кирпича тоже.

– Как нет? Что значит – нет?

– А вот так… Дверь-то в общагу настежь. Комнату я тоже не запирал, сам понимаешь, выскочил и летел быстрее ветра.

– А кто их взять мог? Это же ментовская общага, а не проходной двор.