Иллюстрация к книге

Висевшие в воздухе цифры посыпались на траву серебряным дождем и растаяли. Мы снова вернулись в обычную жизнь.

Обычную, но в ней существует временнáя вилка, в которой я отправила Томасу имей!

— Я не догонял, о чем речь, пока не приехал, — продолжал он. — Твой папа объяснил, когда вез меня из аэропорта. Про Грея.

Царапина на диске с записью. Визг шин. Я могу притворяться, что жизнь продолжается, рассказывая про котят и имейлы, но смерть, как вбитый клин, застопорила все намертво. При виде моего замкнувшегося лица Томас, видимо, что-то понял, потому что показал на тетрадь и очень осторожно попросил:

— Расскажи мне про временный пространственный континуум.

— Пространственно-временнóй, — поправила я, неловко двинувшись задницей по траве ближе к Томасу и ухватившись за смену темы, как утопающий за соломинку. Наши плечи оказались на одном уровне. — Путешествия во времени. Я еще не вполне разобралась, как бы это работало, если бы было.

— Круто. А куда бы ты отправилась? Я бы к динозаврам. Или в эпоху Просвещения, поболтать со старым Коппером Ником. — Он наклонился вперед, задев рукой мою, и показал на кладбище, покрытое буйно цветущими маргаритками, словно снегом: — Или остался в Холкси и смотался бы в наше Средневековье. Застрял бы снова головой в заборе…

— В август прошлого года, — перебила я. — Вот куда бы я отправилась.

— Скучища, — протянул он. — Почему август?

Джейсон. Грей. Все остальное.

— Черт, — до Томаса дошло. — Извини.

— Ничего. — Я сгребла пучок сухой травы и начала рвать травинки. Не хочу… Разговоры с Томасом — ночью и сейчас — первые беседы за целую вечность, когда не кажется, будто мозг странным образом изолирован, и не приходится подыскивать, что сказать…

Scheisse[?], я не в состоянии завершить предложения даже мысленно!

Томас положил руку на мои панически дергавшиеся пальцы, успокаивая дрожь. Зазвонили церковные колокола. Шесть часов. Похоронный звон.

— Пора идти, — произнесла я. — Умляута кормить.

Вскарабкавшись на ноги, я как попало запихала книги в рюкзак. Половину подобрал Томас. Пока мы пробирались сквозь траву, я увидела, что он несет дневники Грея.

— А это здесь… — Он не закончил, явно заразившись болезнью Готти Г. Оппенгеймер — невозможностью говорить о самом худшем, и огляделся. — Это здесь… Грея… того…

О боже. Я ему что, моральный урод — читать дневники покойника в окружении могил? Кладбище всегда было одним из наших тайных мест, пусть мама и похоронена с другой стороны церкви. С ней другое дело, в отличие от Грея она не была частью моей жизни. Она для меня незнакомка.

— Нет, — слишком резко сказала она. — Он… Мы не… — Я глубоко вздохнула. — Была кремация.

Церковь мы обошли в молчании, вдавливая в песок тисовые иглы. Путь лежал мимо маминой могилы. Для меня никогда не было шоком видеть на мшистом могильном камне дату моего дня рождения/ее смерти. Высеченная в камне неприкрашенная реальность: нам выпало провести вместе всего несколько часов, а потом тромб в мозгу и коллапс. Врачи оказались бессильны. Томас подхватил с земли камушек и одним гибким движением, не останавливаясь, положил его на стелу.

Новый ритуал. Мне понравился.

— Хорошо, что они у тебя, — Томас показал на дневники. — Будто он до сих пор рядом. Теперь мне гораздо легче свыкнуться с этой мыслью, когда я знаю, что это ты нарисовала Колбасу.

Я засмеялась. Иногда легко рассмеяться. Порой мне кажется, будто я вот-вот взорвусь, и никогда заранее не угадаешь. Как правило, это накатывает во время самых обычных занятий.