— Ты не можешь встретиться с собой в прошлом, — сказала я.

Томас поднял бровь.

— Точно?

— Я-а, из-за космической цензуры.

— Давай каждый раз, когда ты переходишь на научный язык, я таращу глаза, пока ты не объяснишь, о’кей?

— Ха-ха. У космоса свои законы. Если ты подойдешь настолько близко, чтобы заглянуть в черную дыру, тебя затянет. Вселенная хранит там свои секреты. Когда ты вернешься, шестилетнего тебя временно не будет существовать — Вселенная спрячет тебя в небольшой петле времени, пока не станет безопасно тебя выпустить. Вроде мини-канноли.

— А иначе — большой бабах?

— Остаться может только один, — подтвердила я.

— Хм. — Томас глядел на меня так, будто старался навсегда запомнить мое лицо. — Интересно.

Я подавила желание подкрепить свой научный авторитет, сказав: «Вот меня здесь сейчас не две, например». Вместо этого я окунула палец в сироп и начертила на столе липкую диаграмму:

— Начинаются флуктуации вакуума, потому что, говоря алгебраическим языком…

— Ла-ла-ла, — фальшиво пропел Томас. — Без алгебры, пожалуйста. Давай еще кулинарных метафор. Кто бы мог подумать, что ты столько знаешь о кондитерских изделиях? Это тоже не второй вопрос. А второй вопрос такой: а как потом вернуться домой?

— Вот это интересная часть. — Я отступила, пропуская Томаса с противнем. Отправив пахлаву в духовку, он установил таймер. — Можно остаться и жить линейно — ждать, пока время пройдет естественным порядком, и одиннадцать лет спустя оказаться в исходной точке. Но, сделав это, мы изменим Вселенную.

— Разве мы не хотим изменить Вселенную и очистить мое имя?

— Но ведь шестилетнего тебя, который тогда выпустил свиней, не существует! Он в маленькой канноли, парит в пространстве, пока Вселенная не убедится в своей безопасности.

— Значит, если остаться… то не будет нас-в-детстве? — переспросил Томас и показал руками, что у него взрывается голова.

— А потом мы-юные тоже исчезнем, потому что нас не должно будет там быть, — подтвердила я. — Иначе получится ситуация с концом мира, о которой ты говорил.

Объясняя это, я поняла: я не могу остаться. Мне нельзя здесь быть. Через пять дней меня не станет. Что бы ни случилось между нами сегодня, я должна вернуться. Найти другой тоннель, ведущий в будущее, и оставить этот понедельник неизмененным. Томас не будет помнить этот разговор, который и не произойдет никогда.

Я не могу отменить свою ложь. Даже если я скажу сейчас Томасу о Джейсоне, это ничего не изменит. Так какой же в этом смысл?

— А что будет, если мы этого не сделаем? — Он подался ко мне, ожидая ответа. — Если не останемся?

В кухне по-прежнему жарко, но из сада уже пахнет розами. Я ответила только через минуту:

— Тогда печем вторую канноли. Оставляем прошлое как есть и возвращаемся в настоящее — и ничто не изменится.

— Святые канноли, — восхитился Томас. — Глядите-ка, я понимаю науку. Только отцу не говори, а то обрадуется.

Мы замолчали, глядя друг на друга.

— Го, но зачем тогда вообще возвращаться, если все равно ничего нельзя изменить?

— Можно чему-то научиться, — сказала я. — Выяснить про себя что-нибудь.

— А куда бы ты отправилась? — спросил он. — Чему ты хочешь научиться? Только не говори: «Рисовать», потому что я уже полюбил твою Колбасу.

Я глубоко вздохнула и сжала руку в кулак, выставив мизинец. Томас зацепился своим мизинцем за мой.

— На пять лет назад, — ответила я, подтягивая его поближе. Я хочу убедиться, что мы занимаемся этим в каждой реальности. — Я сложила бы книги как следует, попрочнее, и выяснила бы, каково это — целоваться с мальчишкой.