– Подрулите поближе, – попросила Джин. – Где она живет?

– Где видишь – на скамейке. Они живут в переулках, забираются в пустые дома. Приличные люди, проработавшие сорок пять лет, торгуя одеждой, приезжают сюда, вкладывают свои деньги в кооператив и ставят на дверь тройные замки. Даже из окна выглянуть боятся. Десять лет назад они собирались тут все переделать, прорыть каналы – типа, Венеция. Людям запретили ремонтировать дома– надо, мол, ждать общей реконструкции, только эта общая реконструкция так и не произошла, сюда явились бродяги и наркоманы, половину этой местности уже загадили. Знаю одного парня, он живет в Бичвью, на Коллинс. Ты представь, он живет на Коллинс‑авеню и платит за жилье четыреста семьдесят пять долларов в год! Знаешь почему? Комнатка семь на десять футов, душа нет, вместо мебели газеты на полу, ни кондиционера, ни печки. Верно, Джо? Джо снимал этого парня в его комнате, он тебе покажет фотографии. Смахивает на цыганский фургон, чего только там не навалено. Четыреста семьдесят пять долларов в год за комнату на Коллинс‑авеню – вот до чего дошло! Покажи ей «Ла Плайа».

Какой ей интерес смотреть на сомнительную гостиницу с клопами и блохами?

– Только что проехали.

– Покажи ей! – повторил Морис. –Вон она, на углу Коллинс и Первой, в двух кварталах от полицейского участка Майами‑бич, и в этой гостинице только за прошлый год было более двухсот ограблений, случаев применения огнестрельного оружия и поножовщины, изнасилований, краж и тому подобного. Можешь в это поверить? Смотри‑смотри. Где мы сейчас? На Вашингтон‑авеню? На каждом столбе установили видеокамеры, мониторы для наблюдения, чтобы копы могли следить за продажей наркотиков, не выходя из участка. Смотрите– прямо у нас на глазах две девчонки посреди улицы колотят друг друга насмерть. Каково? Я вам говорю…

Но зачем он говорит все это своей давнишней знакомой, бывшей киноактрисе? Хочет запугать ее, чтобы она сидела в номере и не решалась выходить одна?

Нет, сообразил Ла Брава, это он старается произвести на нее впечатление. Старик выпендривается перед ней: пусть, мол, знает, что это крутое, опасное место, но он‑то приспособился тут жить. Лысый коротышка восьмидесяти лет от роду. На самом деле Морис обожал Саут‑бич.

Джин Шоу пообещала присоединиться к ним через несколько минут, как только переоденется. Ла Брава смотрел ей вслед, когда она пересекала холл, направляясь в гостевой люкс.

Длинные тонкие ноги, фигуру она сумела сохранить. Когда‑то фотографу нравились блондинки с медным загаром, но теперь он понял, что предпочитает темные волосы, разделенные на пробор, и бледную кожу.

Он скинул с плеч спортивную куртку и прошел вслед за Морисом в его номер, превращенный в частную галерею: три стены почти сплошь покрыты снимками, запечатлевшими все достопамятные события из жизни Мориса. В комнате стояли казенные кресла и диван‑кровать, лично Морису принадлежал только шезлонг. Подойдя к бару, маленькому шкафчику возле большого обеденного стола, Морис принялся смешивать напитки на ночь – готовил «общеукрепляющее». Ла Брава повесил куртку на спинку стула и по привычке принялся рассматривать фотографии, а Морис, как это было у них заведено, притворялся, будто не замечает его любопытства: обычно Ла Брава прохаживался вдоль ряда оправленных в рамки черно‑белых снимков, Морис же, словно ни к кому не обращаясь, говорил:

– Лагерь смолокуров. Густой дым, огромные чаны, мужчины возятся в этой липкой массе за доллар в день, а по вечерам танцуют со своими женщинами на поляне посреди соснового бора – «патио под звездами». Ты принюхайся – прямо‑таки пахнет керосинками, видишь, как горят их глаза, и эти грязные пятна на шее красивой женщины…

Ла Брава делал шаг вперед, полностью сосредоточившись на снимках, не глядя по сторонам, и Морис продолжал:

– Банда грабителей из Джорджии, тридцать восьмой.