Это были ее последние слова. Ирина сделала круг по комнате, подошла к креслу сзади и выстрелила Кате в висок. Выстрел был похож на хлопок, резкий и очень короткий. Катя вскрикнула, вытянулась, словно пытаясь подняться, и снова осела в кресло. Ирина торопливо протерла «вальтер» и попыталась зажать в безвольно свесившейся руке Кати. Пистолет с негромким стуком упал на ковер.

Ирина вдруг заметила, что Катя жива. Она смотрела перед собой открытыми глазами, по щеке текла кровь. Готовясь к убийству, мы обсуждали этот возможный вариант и пришли к выводу, если Катя останется в живых после первого выстрела, то придется стрелять еще. Но Ирина мало что соображала в тот момент. У нее хватило выдержки положить на столик записку Кати, вытряхнуть из пепельницы окурки, протереть ее и выскочить на улицу. Ирина позвонила мне в офис, как было условлено, из телефона-автомата и, нарушая конспирацию, зашептала:

— Я все сделала, но она… она, кажется, жива. Что делать? Почему ты молчишь? Алло…

Я положил трубку. Сердце в груди бухало так, что, казалось, вот-вот выскочит. Час, оставшийся до обеденного перерыва, показался мне вечностью. Но ехать домой немедленно я не мог, чтобы не возбудить подозрений. Если Катя осталась в живых, мне конец! В кабинет заглянул кто-то из сотрудников, но я не понимал, о чем он спрашивает, и сказал, что занят.

Шофер довез меня до подъезда, и я на ватных ногах подошел к двери. Мои опасения оказались напрасными. Жена по-прежнему сидела с открытыми глазами, но была уже давно мертва.

Если у следователей и возникли какие-то подозрения, я начисто разрушил их своим поведением. У меня началось что-то вроде нервной горячки. Я ходил, словно в бреду, повторяя, что во всем виноват я. Но цепкий инстинкт самосохранения заклинил мои признания на нужном месте. Я клял и винил себя, однако не упоминал имени Ирины и ни слова не произнес о том, что это было убийство. Из моих бессвязных восклицаний вырисовывалась лишь моральная вина, а какая именно, непонятно. Меня жалели и считали, что я на себя наговариваю. Все были уверены, что мы жили душа в душу.

Катю похоронили. В официальных бумажках о причинах смерти были написаны разные слова о депрессивном состоянии и нарушенной психике. Историю выдачи разрешения на оружие больному человеку замяли. Тестю о гибели дочери сообщили в Швейцарию лишь через неделю — боялись, что не выдержит сердце. Но сердце выдержало, а тесть, вопреки моим ожиданиям, вскоре стал поправляться.

Он вернулся в Москву. Я опасался, что тесть сразу же начнет трясти меня и допытываться о причинах самоубийства дочери. Но тесть о смерти Кати почти не говорил. Возможно, причиной этому был подробный отчет, который он получил от начальника службы безопасности. Генерал провел свое расследование и посчитал, что моей вины в смерти Кати нет. Возможно, у него имелись какие-то подозрения, но я о них не знал.

Я жил с дочкой в загородном доме. Ирину видел лишь изредка. Жизнь текла своим чередом. Я понемножку приходил в себя, снова управлял фирмой, а однажды, впервые за два месяца, мне вдруг нестерпимо захотелось женщину. Я приехал к Ирине и остался у нее на ночь.

Это был необдуманный поступок, и обошелся мне он дорого.

К Ирине я приезжал теперь раз в неделю. Если кто-то и догадается, что тут такого? Хоть позади и недавнее горе, но жизнь есть жизнь. Мы условились с Ириной никогда не вспоминать вслух про убийство. Постепенно оба мы, словно вжившись в роль, поверили, что Катя застрелилась сама. Мы строили планы на будущее и решили, что после годовщины смерти я начну разговор о женитьбе на Ирине. Тесть умный мужик и, конечно, поймет меня. А теща всегда на моей стороне.

Но тесть оказался куда умнее, чем я думал. В один из мартовских дней он вызвал меня к себе и сказал, что мне надо срочно жениться. Я не стал напоминать тестю о том, что со дня смерти Кати прошло всего четыре месяца.