— Хорошо тебя разукрасили, — рассмотрев мое опухшее желто-фиолетовое лицо, подвел итог парень в спортивном костюме.

— Прилично, — усмехнулся я.

В камере находились еще двое. Морщинистый, невысокого роста мужик, лет сорока пяти, и еще один парень, тоже в спортивном костюме. Парни напоминали охранников из службы безопасности тестя: оба коротко стриженные, с вислыми атлетическими плечами и квадратными затылками профессиональных рэкетиров. Их лица и здесь, в тюрьме, продолжали хранить то же самое выражение, что и на воле, сознание силы, своей огромной бычьей значимости и брезгливую снисходительность к простым смертным.

Морщинистый лежал на нижней койке в углу. Он был одет в легкие джинсы и черную рубашку. На тумбочке стояла пластиковая бутылка минеральной воды, аккуратной стопкой лежали газеты и несколько книг. Рядом с керамической пепельницей — пачка «Честерфильда». Уголок напоминал место в больничной палате. Еще бы решетки с окон убрать.

Я почему-то сразу понял, что человек в черной рубашке здесь главный. Для меня в первые дни пребывания в тюрьме все ощущения были острыми и отчетливыми. То, что я видел, мгновенно и ярко откладывалось в памяти. Я и сейчас помню глаза этого человека, внимательно оглядевшие меня. Потом он снова взял отложенную газету и принялся читать, не обращая на меня внимания.

— Как зовут? — спросил широколицый.

— Александр.

— А фамилия?

— Ермаков.

— Не слышал.

— Я про тебя тоже.

После допроса у тестя я уже мало чего боялся.

— Бойкий парнишка, — похвалил широколицый. — С братвой ты дела не имел, так я понял?

— Нет.

— Лох, значит. Наш простой советский лох. И за что же, позвольте узнать, мирного лоха сунули в камеру номер двести девять, где сидят люди уважаемые, бойцы, и даже один строитель финансовых пирамид?

— Подозревают в убийстве жены.

— Ты ее, конечно, не убивал?

— Нет.

— Ну и правильно. Жены существуют для других надобностей. Убивать их не следует. Ты, кстати, на спортсмена смахиваешь. Где, кем, чем?

— Кандидат в мастера по плаванию и пару лет в карате ходил.

— Ну что же, лох с хорошим образованием. Как же мы тебя окрестим? Ермак Тимофеевич — слишком жирно. Заслужить надо. Будем называть проще — Ерема. Славненькое имя. А меня зовут Серега, он же Борман. Генеральский титул, произноси с уважением.

Болтовня Бормана утомляла. После башмаков другого генерала, от контрразведки, у меня еще не срослись ребра и хотелось лечь.

— Ну, рассказывай свою историю, — потребовал Серега-Борман.

Я знал, что вновь прибывшему положено отвечать на вопросы, но идти на поводу не хотел. Догадывался, как легко в камере потерять авторитет.

— Чего рассказывать? Жена застрелилась, а подозревают меня.

— Почему застрелилась?

Вместо ответа я оглядел шконки и, определив свободную, показал на нее рукой.

— Там вроде никто не спит? Я займу.

Я ожидал, что Серега продолжит расспросы, но он только кивнул.

— Занимай.

Я кое-как вскарабкался на верхнюю шконку и вытянулся, затолкав под голову тощую комковатую подушку. За окном шел мокрый мартовский снег. Внизу о чем-то вполголоса переговаривался со своим напарником-«быком» Серега. Напарника звали Женька. В камере пахло человеческим потом, хлоркой и еще чем-то кислым. Я закрыл глаза. Не зря предупреждал меня Вася Кошелев. Чего тебе не хватало? Имел все. Жрал икру, пил шампанское… Икра и шампанское! Показатели благополучия. Мне было этого мало. Теперь получил сразу всего много.