— А я? — растерялся Земцов. — Вот и вся цена твоим словам! Любишь, говорила, и другого никогда…

— Хватит, Коля, — отрезала она. — Мотылек ты, болтаешься сам по себе. Ладно, чего уж теперь.

Вынесла пачку его писем, перевязанную красной тесемкой, и ушла, притворив за собой калитку. В дом не пригласила.

Вот такая история была связана у Земцова со степным селом Раменское. И сейчас прошлое снова напомнило о себе. Ему вдруг захотелось увидеть Татьяну. Хотя бы издалека. А надо ли? Двадцать четыре года прошло. Каким-то шестым чувством угадал Николай, что вряд ли когда-нибудь попадет сюда снова. Может, поэтому и тянуло его хоть одним глазком увидеть давно ушедшую любовь. Поколебавшись, он все же спросил Михалева:

— Не знаешь, Татьяна Завьялова по-прежнему в Раменском живет? — и сразу поправился. — Это девичья фамилия. Сейчас у нее, наверное, другая.

— Нигде она не живет, — отозвался тот, запихивая бутылки с пивом в холодильник. — Умерла Татьяна.

— Давно?

— Года полтора назад. От женской болезни. Ее фамилия по мужу Ивченко была.

— Дети остались?

— Две дочки. Да у нее и внуков уже двое или трое. Девки рано замуж выскочили.

— А где похоронена?

— На кладбище, где же еще! Ты ее знал, что ли?

— Давно. Еще в молодости.

— Любовь, значит, была, — догадался владелец забегаловки.

— Вроде того.

— Знаешь, где кладбище?

— Знаю.

— В калитку войдешь, метров пятьдесят прошагаешь и сворачивай направо. Там недалеко от ограды увидишь памятник. Из мраморной крошки. Ночевать здесь будешь?

— Здесь.

Прошлое мешалось с настоящим. Умершая любовь его юности. Михалев — возможный наводчик «пятерки». Ночевать, конечно, надо здесь, на стоянке. Поговорить, подкинуть ненавязчивую информацию о ценном грузе. И проведать Татьяну…

— Мы сейчас на кладбище съездим и назад. Поужинаем у тебя, если найдется, что.

— Сын через часок плов привезет и окрошку холодную. Жена готовит. Тут, кроме вас, машины еще ночевать будут. Водки возьмете?

— У нас своя. Вечером, если захочешь, вместе посидим. Зовут-то тебя как?

— Иван.

— А меня Николай. А это Костя и Ольга. Михалев изобразил некое подобие улыбки. Была она у него какая-то звероватая, а уж веселостью от него не пахло. Ушлый мужик. Так писал в рапорте участковый. Ничего не пропустит, где плохо лежит. А жадность, она до чего только не доведет…

Раменское кладбище, унылое и серое, как выгоревшая пыльная степь вокруг. Дождей здесь почти не бывает, и солнце безжалостно выжигает любую растительность, кроме жесткой, пахучей даже в жару, полыни. Кое-где в низинах, вытягивая остатки весенней влаги, растут поодиночке и редкими кучками акации, мелкие степные вязы, желтеют возле сонных луж островки сухого чакана и камыша.

На огороженном ветхим штакетником кладбище тоже прижились несколько акаций. Под одной из них могила Татьяны. Здесь же полузасохший куст сирени. Но могила прибрана, посыпана песком, а в жестяной вазе торчат несколько искусственных цветов.

Татьяна улыбалась с овальной керамической рамки знакомой улыбкой. Фотографию взяли давнишнюю. Конечно, не той поры, когда встречалась она с Николаем. На фотографии ей лет тридцать. Лицо осталось таким же. Только изменилась прическа. Вместо длинных волос — шестимесячная, модная в семидесятые годы завивка. И пряди посветлее. Наверное, красилась.

Костя остался в КамАЗе, стоявшем за оградой. С Земцовым напросилась Ольга.