Утеньки, трусишка ты кибернетический! Тебе бы только заткнуть мне уши и заслонить глаза, чтобы не видела я всей этой красоты, – и золотого купола, что медленно‑медленно подымается из перламутровых глубин, как зачарованный остров (используются все частоты видимого спектра, следовательно, можно опасаться сильного ультрафиолетового излучения…), и звенящие лимонные шары, скатывающиеся с этих пизанских башен, чтобы у их подножия раскрыться огромной королевской лилией, – и чтобы всего этого не увидеть за колпаком защиты?

– Ни‑ка‑ких фокусов, дражайший мой телохранитель, и не бодай меня под коленки, я уже дошла до трапа, только – тс‑с‑с… На "Дункан" полезешь ты, а я останусь. Я так долго ждала воды, моей воды, а теперь ее вдоволь… Ты слышал команду? Топай наверх, многоноженький ты мой, топай и сушись!

– До головного животного тысяча двести метров.

Ах, да какое это имеет значение, разве они смогут плавать так, как она, – неповоротливые клячи в мелкой воде! Ну, наконец‑то набрать полные горсти – а вода холодна и кипуча, как ледяной нарзан, – и ткнуться в эту воду лицом…

Колючие пузырьки обожгли щеки, и разом пришло отрезвление. Полотнище тумана – экран фантастического проектора. Но не это важно. Черные точки, приближающиеся со стороны гор…

– До головного животного восемьсот метров.

И не это!

"Да ты что, Варвара, оглохла?" – шепнул голос Сусанина.

Она подпрыгнула сразу на три ступеньки и выгнулась, придерживаясь одной рукой за поручень, а другой прикрываясь от слепящего серебряного света, – что‑то доносилось оттуда, от чернеющей в лунной ночи бесформенной громады каменного завала, по которому пробегали пугливые эльмовы огни. Да что же, что там? Крик? Боль?

– До головного животного…

– Тихо! Не мешай!

Плеск и рычание двух ручьев, справа и слева, вода уходит, обмыв вечернюю долину, вершины хребта вот‑вот совсем угаснут, и вместе с их факельным свечением торопливо выключаются все эти световые эффекты, как театральные прожекторы после окончания спектакля, и только на самых верхушках башен‑минаретов, подчеркивая их невероятную высоту, остается по слабенькому огоньку.

И все травинки снова вытянулись в струнку, словно приемные антенны. И легкость такая, что можно пробежать на цыпочках, едва наступая на острия этих травинок. И чуткость. Былая, едва не потерянная навсегда чуткость. Ведьминская.

Только как это при всей обострившейся чуткости она забыла, что снова нет связи с вертолетом?

– Трюфель, вызови вертолет!

– Нет связи.

Три тучи разом: слева и справа огромные стаи крыланов, а прямо, как раз между башнями Фермопил, грозовая, чья чернота сделала бы ее невидимой в ночи, если бы не судорожные прочерки коротких молний.

– Эболи… Эболи… Отвечайте, Эболи… Гриша, где вы, Гриша, отвечайте, отвечайте, черт бы побрал нашу коротковолновую связь, Гриша… . Гриша… Отвечайте, Гриша…

– …рега! Почему не слышу? Варвара Норега!

– Гриша! Не так официально.

– Это я со страху, что вы пропали. Что у вас?

– Световые эффекты и микронаводнение. Уже кончилось.

– Вы‑то где? Сусанин мне голову оторвет!

– Ну конечно. Вы его больше слушайте. Если бы он за меня волновался, то не бросил бы одну. Так что я сижу на верхней ступенечке, подобрав ноги, чтобы никто за пятку не цапнул.

– А что, есть претенденты?

– И сверху, и снизу. Сверху тьма громадных крыланов, буду надеяться, что не вампиры…

– Варенька, поосторожнее – а вдруг?..

– Вдруг не может быть, такому количеству кровопийц было бы нечем здесь питаться.