Ее внезапно поразило простейшее открытие: а ведь все, что произошло между нею и Гюргом, уложилось всего в несколько дней… Она пристальнее вгляделась в своего бывшего командора и поправилась: все, чего НЕ произошло между нею и Гюргом, который сейчас вышагивал, как римский легионер. Но поразило‑то ее совсем другое: а ведь ей и Вуковуду отпущена всего одна ночь. Бесконечная, сумасшедшая, неповторимая, но всего одна!

Да что же это за жизнь такая…

Но горевать о жизни такой было уже некогда, потому что через порог переваливались и сразу же обмякали, оседали на пол страдальцы из вертолетной группы, как бывает всегда с людьми, мечтающими только об одном – добраться до родного дома. Родным домом был пол в шлюзовой камере, и теперь каждому надо было помочь, что‑то расстегнуть, расшнуровать, отвинтить и вообще – вытряхнуть из скафандра, а потом подставить плечо и проводить на камбуз, а вот Гришу на свободную коечку прямо в медотсек, где, хвала черным небесам и живой Вуковудовской крови, все еще теплился желтый прямоугольник. И она нагибаясь, присаживалась на корточки, обламывала ногти, подставляла колено или спину, наливала кружки, включала тостеры, утирала салфетками, подсовывала кусочки, отбирала кости – словом, вела себя, как и подобает женщине, в дом которой после трудного похода вернулись усталые мужчины. А когда случайно подняла голову и глянула в дверной проем, то увидела через площадку Вуковуда, стоявшего, прислонясь к лифтовому люку, и глядевшего на нее так, как, наверное, смотрят на уплывающую в иллюминаторе Землю – когда лицо безразличное, а глаза остановившиеся и отчаянные…

Прожевали, проглотили. Столпились, естественно, у входа в госпитальный – прапрадедовский способ "живой крови" повторили и чуточку успокоились, отодвинув отлет на полчаса. Спящих решили не трогать, хотя самая глубокая фаза сна уже миновала и обоих мучили видения: Боровиков жалостливо всхлипывал, а Тарумбаев продолжал причмокивать и мычать. Сусанин наклонился и разобрал бесконечно повторяемое "Почему… почему… почему Монк".

– Что значит – "почему Монк"? – спросил он Вуковуда.

– Вероятно, если бы из вашей команды случайно выбрали кого‑то – не вас – и обрекли на мучительную смерть, вы тоже до конца дней мучились бы вопросом: почему он, а не я?

– Это само собой, – кивнул Сусанин, – но все‑таки: почему они выбрали Монкорбье? Действительно случайность?

– Не думаю. Монк был самым экспансивным, и когда их связали, вряд ли он оставался безучастным. Вероятно, бился, старался разорвать веревки или что там у них… Ругался, и виртуозно. Я так себе это представляю. Наверное, это и навело чартаров на мысль…

Он запнулся, увидев лицо Варвары. Сусанин оглянулся, следуя за его взглядом, отрывисто бросил:

– Приглядела бы за разгрузкой!

Варвара безропотно повернулась, вышла в тамбурную. А Вуковуд‑то не знает, что у нее слух как у летучей мыши – даже здесь, в проеме выходного люка, она слышала его приглушенный голос: "Судя по всему, Монка подвесили за ногу, а он пытался изогнуться, схватиться за веревку. А им только этого и надо было…" – "С‑с‑сифаки бесхвостые… Он был жив?" – "М‑м… когда?" – "Ну, когда вам удалось бежать?" – "Нет. Но я бы предпочел не задерживать вас сейчас подробностями". – "Как вышло, что у вас не было с собой парализаторов?" – "Были и парализаторы, все было. Стрелять по людям не могли". – "Люди… Это ж хуже людоедства!" – "Да нет, то же самое. Эмоциональное насыщение за счет чужой жизни. Но попади вы каким‑нибудь чудом в прошлое нашей Земли, во времена хомо хабилис, а то и попозднее, стали бы вы стрелять в своих предков из‑за того, что они предаются каннибализму? Пеленки человечества, к сожалению, в довольно страшненьких пятнах…" – "Боюсь, Вуд, вы путаете голод с развлечениями!" – "Я не путаю, я ставлю между ними знак равенства.