Даже Свисток, который не упускал случая ядовито пройтись по поводу здешних нравов и порядков, кажется, совсем освоился с морской жизнью. Засыпая, Пётр слышал, как он подпевал рулевому, уютно расположившись на колонке штурвала. Под этот дуэт «Каракатица» весело бежала неведомо куда, сияя в ночи своими жемчужно-розовыми сигнальными огнями.

Петра разбудил топот множества ног, тревожные крики и резкие трели Свистка — вернее, Волшебной Боцманской Дудки, подававшей команду «Свистать всех наверх». Пётр открыл глаза и только собирался сесть в гамаке, как через него кто-то перепрыгнул, едва не задев его по лицу грубым матросским башмаком. За первым матросом через Петра попытался перепрыгнуть второй, но неудачно: он зацепился за гамак, гамак перевернулся, и матрос вместе с сонно моргающим Петром с шумом грохнулся на палубу.

Солнце ещё не взошло. Небо на востоке только-только начало наливаться жемчужным светом, стояли серые предрассветные сумерки. Море было по-прежнему спокойным, но суета на палубе не прекращалась, а это означало, что снова происходит что-то неприятное и даже, может быть, опасное.

Пётр наконец выпутался из гамака, отвязал его от мачты и попытался понять, чем вызван этот кавардак в такой неурочный час. Судно снова неслось с бешеной скоростью, так что только ванты скрипели да хлопали, надуваясь в обратную сторону, прочные паруса из акульей кожи. Камуфляжный жилет дяди Иллариона с вышитым на спине револьвером — боевое знамя «Каракатицы» — даже не развевался, а неподвижно стоял в тугом потоке встречного воздуха, прямой и плоский, как доска. Поскольку разговора о том, чтобы кого-то атаковать, у них с капитаном накануне не было, Пётр решил, что они опять от кого-то улепётывают.

И он не ошибся. Поначалу, снова заметив в руках у матросов багры и вынутые из уключин вёсла, он решил, что вернулся белый кит, однако в следующий миг понял свою ошибку, увидев паруса.

Они были совсем близко и шли наперерез «Каракатице» — два странных, ни на что не похожих корабля, как будто сколоченных как попало из подобранного на ближайшей свалке мусора. На корявых, стоящих вкривь и вкось мачтах реяли лохмотья парусов, кое-как сшитых из грязной, разлохмаченной парусины и не менее грязных клочков кожи. В рваном такелаже висел какой-то мусор — возможно, это были обломки сгнивших и треснувших под собственной тяжестью рей. С низких пузатых бортов свисали куски обшивки, торчали какие-то доски и палки. Вместо палубных надстроек Пётр разглядел накрытые увядшими листьями шалаши из прутьев. У одного корабля бушприт был загнут крючком, а у другого, хоть и был прямым, смотрел куда-то вбок. Глядя на эти плавучие груды мусора, Пётр удивлялся, как они не развалятся на куски, однако те не только не разваливались, но и двигались с удивительной скоростью, намного превосходившей скорость «Каракатицы». Намерения их были ясны, как наступавший день: странные корабли собирались взять «Каракатицу» на абордаж.

На носу каждого из них возвышалась какая-то непонятная постройка из неотёсанных брёвен, связанных обрывками каната. Постройки эти напоминали невысокие бревенчатые башни, вроде сторожевых вышек. Приглядевшись, Пётр похолодел: диковинные корабли были вооружены примитивными катапультами, и как раз сейчас экипаж одного из них закатывал в чашу катапульты здоровенный булыжник, весивший никак не меньше двухсот килограммов. Оборванные и грязные коренастые коротышки, до самых глаз заросшие косматыми бородами, дико вопя, развернули своё орудие, кто-то дёрнул рычаг, и камень, описав в воздухе крутую дугу, со свистом устремился прямиком на «Каракатицу».

— Камню незачем летать, — скороговоркой прокричал с мостика голос капитана Раймонда, — камню надобно лежать! Ром — лекарство, чай — отрава… Упади-ка, братец, справа!

Камень на мгновение застыл в воздухе, словно не зная, как поступить, а потом изменил направление полёта и с громким плеском обрушился в воду по правому борту.