— Удирает, — крикнул на иберийском Мануэль и чертыхнулся.

Де Ла Серта опомнились достаточно быстро и теперь неслись следом как два гончих пса и с таким же азартом. Но куда им до меня, истинной дочери улиц, которая знает каждый закоулок столицы как свои пять пальцев. Разумеется, я оказалась в таборе куда раньше, чем они до меня добрались, и юркой белкой скрылась в кибитке тети Шанты.

Через несколько минут снаружи послышались крики и как будто бы звуки драки. Де Ла Серта ориентировались в столице все еще недостаточно хорошо, но бегали, судя по всему отлично.

— Звездочка моя, — заглянула в кибитку тетя Шанта, — там черноглазого твоего могут совсем измордовать. Сказать, чтобы не перестарались?

Я представила, до чего могут дойти рома, защищающие женщину своего табора, и ужаснулась. Люди моего народа — моего второго народа — отличались необузданностью нрава во всем, и в любви, и в веселье… и в гневе. А сочетание необузданной любви и необузданного гнева может обернуться большой бедой, кровью и смертью.

Мысль о смерти Де Ла Серта привела меня едва не в ужас. Как бы ни злилась и ни обижалась я на Мануэля, жизнь его оставалась для меня все также дорога.

— Это же сыновья посла. Тетя Шанта, убивать их никак нельзя. Такое даже отцу без труда не замять.

Да, Мануэль успел изрядно досадить мне, однако отступившие, но, как и прежде живые, чувства не давали мне допустить даже мысли о том, чтобы иберийца изувечили или вовсе убили. Да и здравый смысл напоминал о том, что ничего доброго не выйдет, если знатного иностранца убьют цыгане.

Пришлось выйти, чтобы самой разнять драку.

Члены моего табора слаженно и с полной отдачей избивали гаджо, посмевших оскорбить драгоценную шувани. Де Ла Серта держались неплохо… Насколько можно неплохо держаться двоим против десятерых. Разбитая губа Мануэля принесла мне порцию злого удовлетворения.

Цыгане мстительны.

— Хватит. Хватит, братья, — прикрикнула я, прекращая все это безобразие.

Послушались меня сразу. Мужчины табора отошли в сторону, но так, чтобы в случае чего продолжить. Де Ла Серта смотрели грозно и сжимали кулаки, однако же выглядели при этом несколько жалко. Еще бы. Вдвоем против десятерых. Для такого эпического подвига нужно быть моим отцом, братом или мной.

— Вон подите, гаджо, — зашипела я злобно на иберийцев и уперла руки в бока.

— Ну, прости уже, красавица, — начал умасливать меня Мануэль так сладко улыбаясь, что захотелось проредить его зубы. Хорошие зубы, белоснежные, как у матерого хищника. — Помоги, и уж деньгами мы тебя точно не обидим. Я тебя озолочу.

Ну, хорошо, положим эти два наглеца даже не подозревают, что говорят с дочерью лорда, которая родилась в роскоши, превосходящей, подозреваю, все те блага, которыми обладает маркиз Де Ла Серта, однако — проклятье, — они считают шувани Чергэн любовницей Эдварда Дарроу. Неужели же они думают, что мой Второй стал бы экономить в таком деле?

К тому же цыгане действительно отличаются редкостным златолюбием, но и гордость моего второго народа также общеизвестна. И неужели Де Ла Серта посчитали, будто могут купить гордость и честь цыганки какими-то ничтожными подачками?

— Подавись своим золотом, гаджо. А заодно и всем золотом мира, — отчеканила я, глядя прямо в бесстыжие его глаза. — Не все в этом мире можно купить.

И пусть в каждом слове звучал характерный цыганский выговор, однако же осанка у меня была такая, как полагается леди Еве Дарроу, дочери третьего человека в королевстве.

— А как же человеколюбие? Я о помощи прошу, Чергэн.