Наверняка тут множество интересных вещей, которые она не удосужилась мне показать.
– А я проверю остатки здешней библиотеки – то, что еще не успел прочитать, – сказал Файолон. – Это, по крайней мере, займет нас до сегодняшнего вечера и не даст дурным мыслям лезть в голову.
– Послушай, – медленно заговорила Майкайла. – она ведь действительно тяжело больна, верно?
– Да, но не стоит так волноваться. Майка. Доктора утверждают, что со временем Харамис вполне поправится.
– И сколько же должно пройти времени?
– Я полагаю, надо рассчитывать не меньше чем на несколько месяцев, – сказал Файолон. – Врачеватели точно не говорят, но по их настроению можно сделать именно такой вывод.
– Несколько месяцев, – повторила Майкайла, изо всех сил стараясь сохранять скорбное выражение лица. Внутри у нее все сияло и пело. Месяцы! И все это время – в спокойствии, без опеки Харамис, вечно цепляющейся к ней, шпионящей, бросающей строгие взгляды через стол во время еды, стремящейся сделать из своей подопечной нечто такое, чем Майкайла вовсе не является и не желает становиться.
– Ну что ж, когда она достаточно поправится, чтобы вспомнить меня, передай мои наилучшие пожелания.
– И мою огромную любовь, – быстро добавил Узун.
– Передам, – пообещал Файолон. – Уж тебя‑то, Узун, она, по крайней мере, помнит. Это добрый признак, правда? – Мальчик вздохнул. – Что ж, пойду копаться в пыли библиотеки. Если услышишь кашель из своего шарика, Майка, не обращай внимания.
– Хорошо, – усмехнулась Майкайла, – удачи тебе в поисках. Если сама что‑нибудь найду, сразу тебе сообщу.
– Удачи тебе, – отозвался Файолон.
Он убрал шарик, и лицо его исчезло из поля зрения Майкайлы, а когда шарик оказался под рубашкой, она вообще перестала видеть что‑нибудь в своем, кроме отражения окружающих предметов.
– Пойду в библиотеку, – произнесла Майкайла, вставая. – К полднику обязательно вернусь сюда. Скажу Энье, чтобы всякий раз подавала еду в кабинет – до тех пор, пока мы тут обитаем вдвоем. Если, конечно, ты не предпочитаешь больше времени проводить в одиночестве.
– Разумеется, нет, – энергично сказал Узун. – В одиночестве я провел уже достаточно времени – слишком много для одной жизни.
– Не сомневаюсь, что это именно так, – горестно вздохнула Майкайла.
«До сих пор в голове не укладывается, как Харамис могла сделать такое, а ведь говорит, что любит его. И у нее после этого еще язык поворачивается рассуждать о чьем‑то эгоизме», – подумала она и добавила вслух:
– Я в первую очередь займусь поисками того заклинания, с помощью которого она обратила тебя в арфу.
На это ушло несколько дней, но в конце концов Майкайла разыскала книгу, в которой, по всей вероятности, такое заклинание должно было быть. Теперь книга лежала перед ней на обеденном столе, но Майкайла подождала, пока Энья выйдет, и лишь затем открыла ее. Полдник оказался на редкость скудным – всего лишь хлеб с сыром да нарезанный ломтиками плод ладу на десерт.
«Если в ближайшие два‑три дня еда не улучшится, – подумала девочка, – я сама отправлюсь на кухню и поговорю с поваром, а пока, пожалуй, диета из хлеба с сыром не должна мне повредить».
– Узун, – проговорила она, шагая вокруг арфы и внимательно ее разглядывая, – вот эта костяная накладка на верхушке твоей рамы – она ведь когда‑то была твоим черепом, так?
– Думаю, что так, принцесса, – ответила арфа. |