– Наверное. – Я пожал плечами и вдруг, совершенно неожиданно для себя самого, спросил: – А как ест твой муж?

Рита положила на стол вилку, долго смотрела на свой гуляш, будто припоминала, как должен отнестись к этим розовато‑серым комкам мяса, испачканным коричневой жижей, ее муж – неизвестный мне распрекрасный молодец, который лет шесть назад показался ей много интереснее и привлекательнее меня. Настолько, что она разорвала – мгновенно, навсегда – все связывающее нас, будто пучок истлевших ниток…

– Мой муж, – ровным голосом сказала Рита, – ест всегда с большим аппетитом. Спит только на правом боку и всегда без сновидений. С умеренным азартом играет по полкопейки в преферанс. По телевизору смотрит «Клуб кинопутешествий» и «В мире животных». По утрам бегает трусцой. На работу всегда ходит с охотой. Я подробно рассказала о нем?

– Да, по‑видимому, – сказал я неуверенно.

– А почему ты спросил?

– Не знаю. Просто мне хотелось представить его…

Рита отпила глоток кофе, закурила сигарету:

– Он врач. В подмосковном санатории. Не злой. И не добрый. Далеко не глупый, но и ум его мне не очень понятен. Вполне здоровый. Всегда в ровном настроении. Совершенно равнодушный. Никакой…

Мимо нас прошел инспектор Колотыгин из 2‑го отдела, поздоровался, включил висящий на стене радиоприемник, и из белой коробочки рванулся ко мне голос Кати:

– Вы слушаете программу «Маяк»…

И в голосе ее было столько торжественности и обещания необычного, будто она вела радиопередачу с Марса.

– На волне «Маяка» – музыка из кинофильмов…

Ладно, пускай будет музыка из кинофильмов. Катя ее нам посулила так же, как она говорит мне вечером: «Знаешь, Стас, я так закрутилась, что не успела приготовить ужин. Но я по дороге домой купила торт‑мороженое: это ужа‑а‑сно вкусно!..»

Рита положила ладонь на мою руку и спросила тихо:

– Стас, а ты доволен своей жизнью? Своей работой?

– Я делаю то, что умею.

Рита быстро взглянула на меня:

– Твоя работа требует особого умения?

И я допил свой кофе, отставил чашку, посмотрел на струйки дыма от ее сигареты – голубовато‑серые, текучие:

– Да, думаю, что требует.

– А в чем же оно, это умение?

Я откинулся на стуле, с прищуром посмотрел на нее – когда‑то такую близкую, неотторжимую, часть меня самого, самую главную, самую важную часть моего существа, а теперь навсегда оторванную очень здоровым равнодушным человеком, бегающим по аллеям санатория трусцой. Почему‑то он представился мне похожим на мерина.

И бушевали во мне два чувства – твердая решимость не говорить с ней ни о чем и острая потребность рассказать ей все. И эти чувства сшибались во мне, как недавно бились грудь в грудь на плацу Юнгар и Шах. И битва чувств была ненастоящая, понарошечная, без злости…

– Все люди смотрят друг на друга мельком, как мы смотрим на часы: большая стрелка – вверх, маленькая – вниз, все понятно – шесть часов. А сыщики как часовщики: их интересуют не столько стрелки, сколько система шестеренок и пружин, образующих часы…

Рита настойчиво спросила:

– Что же надо для этого уметь? Быстро думать? Много помнить? Внимательно слушать? Хорошо стрелять?

– Наверное. Наверное, это тоже надо… А главное… как бы это сказать… Надо уметь удариться сердцем о чужую беду…

А из репродуктора летели над нами огромные порции торта‑мороженого. Целые айсберги мороженого погребли под собой шум и гомон столовой.